На Ельнинской земле

Война как явление общественное, всенародное бедствие становится переломным пунктом в мировосприятии будущего поэта, в его представлениях о стихе и стихотворце. Происходит это не мгновенно, через возраст не перепрыгнешь. Еще будут сочиняться рифмованные адреса на конвертах, посылаемых солдатам («Далеко не сразу я понял, что писать стихами адреса на конвертах… — это совсем не доблесть и не талантливость; что писать стихами следует лишь о том, чего нельзя выразить без стихов. Только так»). Еще предстоит увлечение (и разочарование) поэтическими новациями на эсперанто. Будут в один присест писаться стихи на злобу революционного дня — искренние и несовершенные, которые позже позволят прийти к основополагающему выводу об отношении поэта к своему произведению, об умении видеть и чувствовать собственные ошибки, слабости, шероховатости («Я даже думаю, что ощущение и осознание поэтом собственных ошибок и погрешностей разного рода свидетельствует о его талантливости»). Но — все увереннее взгляды и вкусы, решительнее выбор между «принимаю» и «отвергаю».

Однако самым, думается, важным становится все более органическое слияние жизни (учение, книги, поездки, начало газетной работы) с поэзией, окрашивающее всю жизнь. Поэзия — не только собственные стихи, но и прочитанные, песня, услышанная в дороге, прозаический «стишок», продиктованный приятелем, агитки, печатавшиеся в ельнинской газете. Это также яркие впечатления революционных лет, своенравие памяти, той, что позже, значительно позже подскажет слова известных песен Михаила Исаковского «Комсомольская прощальная», «Осенний сон» и многих других, чьи корни, мы теперь убедились, надо искать на ранних страницах автобиографии.

Еще не отгремела Великая Отечественная война, летом 1944 года Михаил Васильевич Исаковский вернулся в родные края на Смоленщину. Там, где стояла Глотовка, — пепелище.

«Немцы дотла сожгли ее. Не нашел я и своей хаты. На том месте, где она находилась, где находился и наш двор, разросся чудовищной силы бурьян, и в этом бурьяне валялась заржавленная разбитая немецкая автомашина… В родной деревне я вдруг оказался как бы совсем чужим, посторонним, нездешним…»

Эти скорбные строки предшествуют стихотворению, зародившемуся именно тогда, стихотворению о бесприютном возвращении в памятные, но уже неузнаваемые места, обезображенные войной, убившей либо раскидавшей по свету жителей.

…Какого ж здесь искать мне чуда,
Моя родная сторона.
Но я — твой сын, но я — отсюда,
И здесь прошла моя весна.

Прошла моя незолотая,

Моя незвонкая прошла.
И пусть она была такая —
Она такая мне мила.

И мне вовеки будет дорог

Край перелесков и полей,
Где каждый дол и каждый взгорок
Напоминают мне о ней.

Пусть даже стерлись все приметы,

Пусть не найти ее следа,
И все ж меня дорога эта
Зовет неведомо куда.

…Сожженная деревня, бурьян, набравший силу, заржавевшая немецкая автомашина и — неистребимая память о весне, сыновья, не нуждающаяся в клятвенных заверениях верность родной стороне, дороге, тянущейся отсюда, от бревенчатых стен, превращенных в пепел.

Вся главка эта, нарушающая последовательность повествования, состоит из нескольких строк о приезде в спаленную Глотовку да стихотворения, приведенного целиком. М. Исаковский поступает так редко: он, мы видели, придерживается хронологического принципа и скупо цитирует свои стихи. А тут — скачок; миновав двадцатые, тридцатые, предвоенные и военные годы, поэт коротко сообщает о поездке в только что освобожденную Смоленщину и воспроизводит стихотворение, родившееся на пепелище.

Не мог М. Исаковский не написать об этом, не мог отложить на потом. Связь времен ему важнее хронологии. Бог с ней, хронологией, не до того. Деревня, давшая ему жизнь, открывшая глаза на эту жизнь, приобщившая к поэзии и народной песне, уничтожена, сожжена до последнего бревнышка, до последнего кустика.

Он давно стал горожанином и нетвердо помнил, один раз или дважды посетил довоенную Глотовку. Но она все время в нем жила, не давая исчезнуть чувству собственных корней и истоков.

«Когда я задумывал написать какое-либо стихотворение, то непременно вспоминал родную деревню, мысленно возвращался к ней».