На Ельнинской земле

И я начал выспрашивать у кого только мог, что значит Муза, Венера, Феб и т. п. Ответы и разъяснения я записывал в специальную тетрадочку: Венера — богиня красоты; Аполлон — бог любви; Муза — богиня поэзии...

Что касается Музы, то я почти по-настоящему верил, что она невидимо является к поэтам, вдохновляет их и подсказывает им новые стихи.

Однажды в воскресном приложении к какой-то газете, которую отец привез с почты, я прочитал стихотворение, начинавшееся строкой:

За окошком плакала соната...

Слово соната, как и вся строка, очень понравилось мне своей благозвучностью. Не зная, что оно означает, я тем не менее сразу же отнес его к тому разряду слов, которые хоть и не каждому понятны, но совершенно обязательны в поэзии. И мне очень захотелось, чтобы красивое и звучное слово соната было и в моих стихах. А заодно я решил воспользоваться и другими словами из своей тетрадочки.

Однако, чтобы вставить в стихи слово соната, необходимо знать, что оно значит. А я не знал и спросить было не у кого.

Дело происходило зимою, вечером. Я сидел в хате и мучительно думал: что же такое может плакать за окошком зимним вечером?.. И вдруг меня осенило: да это же вьюга!.. Конечно, вьюга! Пишут же поэты, что вьюга плачет и стонет. А тут вьюгу для большей поэтичности назвали сонатой. Назвали точно так же, как красивую девушку называют Венерой.

Обрадованный, я вырвал из школьной тетрадки листок и при свете лучины написал следующие строки:

В вечерний час, когда по небу

Луна сребристая катилась.

Ко мне вновь Муза возвратилась,

И стал я поклоняться Фебу.

И тишиной морозной ночи

Была кругом земля объята.

Уж сладкий сон слипал мне очи.

Как вдруг заплакала соната.

Меня соната возбуждала,

Я стал прислушиваться к ней:

Она ужасно завывала

И с часом делалась сильней.

Вскоре я понял свою оплошность и едва не расплакался от огорчения, что, погнавшись за красивым и непонятным словом, написал такую несуразицу. И тогда же я дал себе зарок никогда не пользоваться непонятными словами, какими бы привлекательными они ни казались. (Правда, нелепые строки выходили из-под моего пера еще не один раз, но это уже по совсем другим причинам.) Даже темы для своих стихов я стал брать другие — более близкие и знакомые мне, «деревенские».

НЕРАЗЛУЧНАЯ ТРОИЦА

1

Осень кончилась, наступила зима. В школе давно уже шли занятия, а я вынужден был сидеть дома, не надеясь, пожалуй, уже ни на что. Между тем меня неудержимо тянуло в школу. Мне хотелось хотя бы только побывать в тех стенах, в которых я еще не так давно учился, хотелось хоть мимоходом увидеть свою учительницу. И, не в силах сдержать себя, я довольно часто направлялся туда. Ходил я обычно вечером, когда занятия в школе уже прекращались, заходил с черного хода и подолгу сидел на кухне, разговаривая со сторожихой. Иногда на кухню заглядывала учительница, и если мне удавалось переброситься с ней несколькими словами, я был вполне удовлетворен.

Однако ходить в школу просто так, без надобности, без всякого повода, было неудобно, и я хорошо понимал это. Поэтому очень обрадовался, что вскоре такой повод появился: в школу в качестве сторожа поступил Николай Афонский; вместе с ним мы и учились, вместе сдавали и выпускные экзамены, но он был на четыре года старше меня.

И я стал ходить к Афонскому, тем более что в новом здании школы, кроме квартир для двух учительниц, была предусмотрена и небольшая комнатка для сторожа. В этой комнатке, отданной в распоряжение Афонского, я иногда оставался и ночевать.

Я помогал своему приятелю носить из сарая дрова, топить печи, возить на саночках воду из Глотовки: вода в школьном колодце оказалась непригодной для питья. Вечерами мы вместе с ним пекли или жарили на конопляном масле картошку: это был наш ужин.

Случалось, что, кроме меня, в школу приходил Петя Шевченков. И тогда мы действовали уже втроем. Так у нас создалась своеобразная троица, которая существовала довольно долго.

2

Выпадали такие вечера, когда наша учительница Е. С. Горанская, проверив ученические тетради и закончив другие свои дела, приглашала нас троих к себе в комнату и читала нам какую-либо книгу. Книги у нее были самые разнохарактерные: то об Александре Македонском, то рассказ Л. Н. Толстого «Много ли человеку земли нужно?» в издании «Посредника», то даже толстовский «Круг чтения». Нам было интересно все, за исключением, может быть, «Круга чтения», который казался и непонятным и просто скучным.