На французской земле

Когда Антону Васильевичу удалось бежать, он очутился вместе с двумя товарищами в глухом российском лесу. На троих был один нож. Я думаю, что теперь этому ножу было бы место в Историческом музее, он был похож на тот couteau de quarante sous^[5], который держала в руке Шарлотта Корде.

С таких вещей началась партизанская война в России. Она возникла стихийно. Она не могла не возникнуть.

Ночью через дорогу, проходившую в лесу, они натянули стальной кабель, который неподвижно лежал на земле. За несколько километров от этого места показался огромный фонарь немецкого мотоциклиста. Когда немец находился в нескольких метрах от их засады, они натянули кабель так, чтобы он был на уровне передней вилки мотоциклиста; и немецкий солдат, врезавшись в него на полном ходу, был отброшен далеко оттуда. Когда Антон Васильевич рассказывал мне это, я ясно представил себе октябрьскую холодную ночь в России, недалеко от Москвы, ровную дорогу и смутное ощущение непонятной и мгновенной катастрофы, которое, может быть, еще успел испытать безвестный германский мотоциклист и которое — если он успел его пережить — было его последним ощущением. На нем нашли только револьвер с патронами и несколько гранат. Этого было достаточно, чтобы атаковать штабной автомобиль блиндированной дивизии^[6], который они взорвали, бросив под его колеса немецкую же бомбу. В дальнейшем партизанское движение в России следовало, приблизительно, закону снежного кома. Отряд Антона Васильевича, состоявший из него самого и двух его товарищей и все вооружение которого заключалось в одном ноже, насчитывал через месяц восемнадцать тысяч человек. В других местах России с той же быстротой возникали другие партизанские отряды, действовавшие оружием, отобранным у немцев.

Все это происходило осенью 1941 года, в период необъяснимого, казалось бы, поражения немцев под Москвой. Когда будет написана подробная история войны, у нас будет, наверное, иллюзия, что теперь мы точно знаем причины этого первого немецкого поражения. По словам Антона Васильевича, которого я спрашивал об этом, германское командование, привыкшее за годы непрерывных побед на европейском континенте к полной свободе маневрирования и к знаменитому принципу Blitzkrieg^[7], не учло в России двух решающих факторов: огромных пространств и партизанского движения. Передовые части армии бывали иногда отделены от ближайших боевых единиц, следовавших за ними, расстоянием в двести километров, на котором, как из-под земли, вырастали партизанские отряды. Они устраивали засады на дорогах и захватывали немецкие обозы; в результате блиндированные дивизии оставались без бензина. Тот факт, что немецкое командование «не учло» этих двух факторов, представляется совершенно загадочным; любой учебник географии был достаточен, чтобы знать размеры России, и любой учебник истории содержал в себе описание роли, которую играли партизаны в наполеоновскую эпопею^[8]. Но это, конечно, были не первые и не последние вещи, которых не учла Германия.

Антон Васильевич был несколько раз в плену, несколько раз в партизанском движении. Подобно сотням тысяч самых крепких людей России, он прошел все ужасы немецкого плена: голод, сон на снегу, содержание в глиняной яме, побои и все то, что описывалось много раз и что уже не производит впечатления на читателя и слушателя, так как ничье воображение не способно воспринять апокалипсическую чудовищность этих испытаний. Я видел снимки голых пленных в немецких лагерях — скелетические тела, в которых, казалось, едва-едва мерцал какой-то признак жизни. Но если, в силу случайных изменений (оттого ли, что они попали на другую работу, или потому, что их перевели в другую часть Германии или за границу), их начинали кормить немного лучше, через несколько месяцев силы возвращались к ним, и, спустя еще некоторое время, они бежали из плена. Они блуждали потом по Бельгии, Голландии, Эльзасу, северу Франции, не зная ни дорог, ни языка. Сильнее всего — элементарных доводов рассудка, инстинкта самосохранения, сильнее страха смерти — в них жило неукротимое желание мести. Никто, особенно вначале, не давал им никаких инструкций, никто не говорил и не объяснял, как они должны были поступать. Но они все действовали одинаково, так, точно это была огромная и сплоченная организация людей, планы которой были разработаны до последних подробностей. Я думаю, что Антону Васильевичу никто не поручал пробраться во Францию и там организовать партизанские отряды. Рассуждения его по этому поводу были просты: мы вели в России партизанскую войну против немцев, Франция так же враждебна Германии, как Россия, стало быть, партизанскую войну можно вести во Франции. Но, конечно, все эти рассуждения в несколько измененных обстоятельствах могли бы оказаться несостоятельными и сущность была не в них, а в той огромной центробежной силе, которую представляла из себя масса советских военнопленных.