Но главное отличие лета 1916 и 1943 годов лежало не в чисто военной, профессиональной сфере, а в морально-психологическом состоянии Российской империи и Советского Союза, народа, правительства, вооруженных сил.
Советский Союз, бойцы фронта и тыла, обыватели начали ликовать от наших побед. Неслучайны так вдохновлявшие это ликование появившиеся праздничные салюты по случаю взятия и освобождения городов. Страна, ее народ, все как один уверенно, без всякого сомнения, шли к победе.
В 1916 году даже блестящие победы на Кавказе, даже Брусиловский прорыв не смогли вдохнуть в действующую армию и тыл, в солдата и обывателя неистребимую веру в победу над врагом. А о единении народа с правительством, армии с народом не приходилось и мечтать. Более того, продолжались направляемые какой-то невидимой силой искусственно создаваемые трудности во всех сферах жизнедеятельности воюющей страны. Как можно без негодования в душе и сердце читать выдержки из официального доклада военного министра Поливанова: «Чувствуется недостаток во всем. Топливо вздорожало в Петрограде на 300 %, в некоторых городах не было соли, сахара; мяса до сих пор мало в Петрограде; во многих местах мука и зерно продаются по чрезвычайно высоким ценам. В Сибири зерно так дешево, зато в Петрограде по ценам, возможным только во время голода… С одной стороны, поезда с артиллерийскими парками на фронтах подолгу стоят незагруженными, а с другой – в Москве около полугода стоит в тупике 1000 вагонов, нагруженных артиллерийскими фабричными станками и пр., что как раз нужно для промышленности».
Продолжалась разрушительная деятельность так называемых демократических политиков в Думе, ВПК, всевозможных организациях и движениях. Государь император, его окружение, правительство, вся государственная власть обличались на каждом шагу, каждую минуту, час, день. Шельмуется и действующая, только что одержавшая победу армия. Вот один из таких деятелей, Родзянко, во всеуслышание заявляет: «Русское высшее командование либо не имеет заранее подготовленных планов операций, либо если их имеет, то их не выполняет. Высшее командование не умеет или не может организовать крупную операцию… не умеет подготавливать наступление… не считается с потерями живой силы… В армии проявляется вялое настроение, отсутствие инициативы, паралич храбрости и доблести. Если сейчас как можно скорее будут приняты меры, во-первых, к улучшению высшего командного состава, к принятию какого-либо определенного плана, к изменению взглядов командного состава на солдата и к подъему духа армии справедливым возмездием тем, кто неумелым командованием губят плоды лучших подвигов, то время, пожалуй, не упущено». Этот думский болтун, протирающий штаны в мягком кресле за тысячу верст от фронта, рассуждал о бойцах, их командирах, недвусмысленно предлагая себя в будущие спасители. И обыватель верил. Ладно бы обыватель. Этому верили и в Ставке, и в окопах, и в запасных полках. Кстати, наши заклятые друзья в лице главы британской миссии генерал Нокс оценивали русскую армию и русский тыл совсем по-другому: «Русская пехота устала, но меньше чем год назад (1915 г. –
Справедливости ради надо сказать, что после Брусиловского прорыва в действующей армии сформировалось стойкое ядро генералов, офицеров и нижних чинов, воодушевленных нашей победой, готовых воевать упорно и успешно до победного конца, веривших в победу. Жаль только, таких активных победителей становилось все меньше и меньше.