На фронте затишье

Младший по званию Шаповалов, несмотря на присутствие лейтенанта, по-прежнему чувствует себя хозяином. Подав команду, он отходит от бруствера к нише, выгребает пригоршнями патроны из ящика и, не обращая на нас никакого внимания, начинает набивать ими круглый пузатый диск ППШ. Он еще и старый не успел расстрелять, а про запас уже готовит еще один диск, — вероятно, на случай, если затянется бой.

К нему подходит лейтенант Шаповалов.

— Почему же нельзя стрелять? — спрашивает он искренне, не скрывая недоумения, которое выдает и его голос, и весь его вид.

— Фрицы-то залегли, товарищ лейтенант. Окопались они, — объясняет ему сержант, как школьнику. — Сейчас они нас высматривают. По нашей стрельбе, по огонькам автоматов высматривают. Как засекут нас, такую стрельбу поднимут, что и не высунешься. Пусть лучше полежат, а как выскочат опять на голое место, мы им и вложим сразу. Только надо следить за ними.

У сержанта вроде убедительная логика. Но ведь так хорошо рассуждать, когда бой ведется в равных условиях — днем, а не в темноте, которая явно на руку наступающим.

— Дуэль нам невыгодно начинать, товарищ лейтенант, у нас парода здесь мало — раз в десять меньше, чем у них, — продолжает сержант. — Они это знают. Вот и лезут поэтому. Четвертый раз лезут за ночь. А нам обнаруживать себя незачем. Они и так уже по брустверу начали бить. Поэтому давайте на всякий случай вон туда перейдем, левее.

Наш помпотех безропотно подчиняется младшему но званию однофамильцу. И правильно делает, что не лезет в амбицию. У саперов, видимо, уже отработана своя Тактика ведения ночного боя, и нечего тут вмешиваться. А вот Кохов воспринял бы все это как унижение. Он сразу, с первого разговора, напомнил бы сержанту о своем офицерском звании и обязательно бы настоял на своем.

Переходим метров на тридцать левее.

У бруствера остается один из саперов. А мы по примеру Шаповалова — сержанта наполняем диски патронами, набираем их про запас. Словно желуди, насыпаем мы их в карманы. Золотистые, пахнущие машинным маслом, они приятно позвякивают при малейшем движении. На душе становится легче, спокойнее. Патронов нам хватит на десять таких боев. Есть у запасливых саперов и целый ящик гранат-лимонок. Сержант показал, где они лежат — в соседней нише. В общем, жить можно. И теперь не такими уж страшными кажутся гитлеровцы, укрывшиеся в глубоких бороздах. Пусть лезут. Гостинцев им хватит… Непонятно только одно — почему же они атакуют нас в лоб? Почему не пытаются обойти справа или зайти сзади — со стороны балки?..

К нам подбегает Смыслов, вынырнувший из-за поворота траншеи.

— Бубнов послал просить Грибана, чтобы пустил самоходки. Как у вас тут? — хрипит он, на секунду останавливаясь возле лейтенанта.

— Все нормально.

— А у нас двоих саперов убило и одного ранило. Головы не дают высунуть. По красной ракете самоходки должны пойти. Держитесь!

Юрка пригибается и исчезает в траншее, которая ведет назад, в тыл.

Гитлеровцы вжимаются в землю, прячутся в воронках и крупных бороздах. Всего метров сто осталось передним до бруствера. Но эти сто для них самые трудные. Они, наверное, рассчитывали на внезапность или на то, что саперы могут дрогнуть и оставят окопы без боя. Черта с два! Мы никуда не отойдем без приказа. А приказ лишь один — удержать высотку.

Откуда-то доносится рокот танков. «Еще этого не хватало?!» Бросаемся к брустверу. При свете затухающей ракеты успеваю увидеть всю вражескую высотку. На ней пусто. Кроме кочек-трупов и свежевырытой земли, там ничего не видно.

— А ведь это наши, а не немецкие, — радостно произносит лейтенант. — Я их по звуку знаю… Комбатовскую машину прогревают. Точно!

Значит, Грибан посылает в бой самоходки! Да и как же иначе! Ведь если немцы ворвутся в траншеи, попробуй потом их отсюда выкурить.

С левого фланга доносятся глухие взрывы.

— Нарвались фрицы! — радостно кричит сержант. — Ваня! — Он подскакивает к низенькому широколицему саперу, с размаху бьет его варежкой по плечу. — Твои мины сработали, слышишь? Как по заказу.

Будто в подтверждение этих слов, грохнуло еще два взрыва. И тотчас в той стороне, куда ушел Бубнов, прямо над траншеями взвивается красная ракета. Она чертит в небе крутую дугу и стреляет в воздухе крупными огненными искрами. Вот он, условный знак для Грибана!..

А перед нами немцы как залегли, так и продолжают лежать. Они словно оцепенели. Наверное, испугались, что их тоже заманивают на минное поле. Интересно, знают ли они, что их песенка спета? Сейчас выползут, нет, выскочат на самый, гребень наши самоходки и заставят их обратиться в бегство. И будут их расстреливать почти в упор.

Ширится, нарастает железный стрекот. Мы забываем о том, что противник под самым носом, поворачиваемся назад, с нетерпением ждем, когда выплывут из темноты стальные коробки. Но они появляются неожиданно и намного правее. Передняя машина, выпустив из выхлопных труб целый сноп золотистых искр, разворачивается к нам. И в это время ракета снова вспарывает темноту.