На фронте затишье

Обстрел понемногу стихает. Демин отмеривает тропинку своей широкой полированной клюшкой. Шаги у него саженьи. И сам он сажень. И клюшка тоже саженья. И где он достал эту уникальную трость, похожую на длинную-предлинную копченую селедку? «Привет из Сочи» выжжено на ее сверкающем коричневом боку. Наверное, в Сочи он лежал в госпитале. За войну у него четыре тяжелых ранения. Четыре раза подкарауливала его смерть. Он успел повидать столько, что другому хватило бы на две жизни. После этого пора бы лучше относиться к солдатам. Но почему-то он так и не стал добрее и мягче.

Мы молча спускаемся в балку. Шагаем по самой низинке. Почти с неприязнью смотрю на широкую спину, обтянутую зеленым английским сукном. И надо же было попасться ему на глаза! А теперь уже поздно. Теперь будет, как на веревочке, таскать меня за собой. А захочет, сделает ординарцем вместо Коли Губарева. Представляю, как буду скоблить эту перепачканную глиной шинель, драить бархоткой полковничьи сапоги, и мне делается неловко за самого себя. Ведь рано или поздно об этом узнают мои друзья-одноклассники. Что тогда я скажу им, возвратившись с передовой?!

Полковник явно не в духе. Видимо, Петров его «подзавел». Правда, он всегда чем-нибудь недоволен, но сегодня выглядит еще пасмурнее, чем обычно. Назвав меня товарищем, он больше не проронил ни слова. Чуть пригнув голову, он шагает размеренно, слегка покачиваясь на неровностях тропинки. Порой кажется, что он спит на ходу. Наверное, не выспался. А вернее — устал. Силенок у него остается немного. Уже и клюшка не всегда помогает. Вот и крутой подъем для него проблема.

Нас все плотнее обступают деревья. Лес загустел. Здесь, в низинке, почти безопасно. Тут мертвая зона, недосягаемая для снарядов. И не случайно кусты забиты солдатами. Многие из них роют землю, рубят лопатами корни. Тут и там видны груды свежего чернозема, темнеют провалы: солдаты готовят щели на случай бомбежки.

— Дорохов!

Из окопа, что вплотную с тропинкой, высовывается улыбающаяся физиономия Зуйкова. Он явно рад непредвиденной встрече. Вася успел заменить старенькую шинель. Побрился и выглядит свежим и бодрым. Рядом с ним из соседней щели появляется голова Журавлева.

Полковник останавливается как вкопанный и пристально смотрит на них. Сначала на одного, потом на другого. Он словно старается внимательнее разглядеть их или припомнить фамилии, хотя знает их как облупленных.

— Вы что тут делаете? — спрашивает Демин после затянувшейся паузы и сразу повышает голос. — Я вас спрашиваю, товарищ Зуйков, что вы здесь делаете?

— Мы с капитаном Коховым, товарищ полковник, — Зуйков вытягивается в полный рост. Он смотрит в нашу сторону виновато и с опаской косится на соседнюю щель.

Демин снимает очки, протирает их пальцами и медленно водружает обратно — на свой мясистый с красными прожилками нос.

— Я приказал Кохову вести наблюдение за противником.

Кажется, полковник разговаривает с самим собой, а но с вытянувшимися перед ним солдатами. Но в голосе его отчетливо проскальзывают металлические нотки.

— Где капитан? — Это сказано уже совсем другим тоном — с иронией. На лице Демина появляется мрачная усмешка, какой я раньше не замечал. Не дожидаясь ответа, он сходит с тропинки, огибает чахлые кустики и, оперевшись на клюшку, в изумлении застывает у края глубокой четырехугольной ямы. Осторожно выглядываю из-за его спины. Внизу на подстилке из веток лежит капитан Кохов. Сложив руки на груди, он смотрит на командира полка остекленевшими глазами покойника, и по лицу его разливается меловая бледность.

«Картина, достойная кисти Репина», — съязвил бы Смыслов, будь он свидетелем этой немой сцены… А Кохов все лежит и молчит. Он даже не шевелится. Как будто у него парализовало и язык, и конечности. Вот так же, наверное, кролик чувствует себя под взглядом удава — я видел в кино, как удав парализует зайца одними глазами.

Молчание становится тягостным. Наконец припухшие губы Кохова едва заметно вздрагивают, глаза начинают моргать.

— Пойдем, товарищ Дорохов! — Демин круто поворачивается и идет в обратную сторону.

— Всем следовать за мной, — бросает он властно и жестко возле выбирающегося на тропинку Зуйкова.

Мы двигаемся гуськом. Впереди могучая фигура полковника. Следом я в своей измызганной шинелишке с автоматом наперевес — на передовой именно так сопровождают высокое начальство. За мной — одетые с иголочки, приободрившиеся и излишне веселые разведчики и радисты. А сзади — хмурый, осунувшийся Кохов. Руки его опущены вниз, как плети. Капитан идет, уткнув глаза в землю, словно что-то потерял и еще надеется отыскать.

Я бы многое сейчас сказал Кохову, не будь он моим начальником. И в первую очередь сказал бы ему, что «на фронте надо действовать воедино», а не прятаться. Я бы напомнил ему, что «у каждого есть своя высота», которая «может стать пиком всей жизни»…