На горах (Книга 2, часть 3)

- Со мной она не говорила, - отозвалась Марья Ивановна, - Я ее совсем почти не вижу.

- Поговори и укрепи, - властным голосом сказал Николай Александрыч. - Не забудь про миллион.

- Поговорю, - ответила покорно Марья Ивановна.

- Мы всё стояли возле богадельни, - опять стала говорить Варенька. - А там Устюгов со своими сказаньями. Выпевал про Ивана Тимофеича, как дважды его в Москве на кремлевской стене распинали, как два раза его на Лобном месте погребали, как он дважды воскресал и являлся ученикам на Пахре (Подольского уезда, Московской губернии. Там до последнего времени водились, а может быть, и теперь водятся хлысты. У них была там община вроде монастыря.), как слеталась к нему на раденье небесная сила и как с нею вознесся он. И о других выпевал Устюгов. Дуня стояла как вкопанная, ни слова не вымолвила. Потом началось у них радение, после раденья бичеванье. Дуня почти в обморок упала, насилу смогла я ее в дом увести.

- Как ты неосторожна, Варенька, - строго сказал Николай Александрыч. Зачем было водить ее туда?

- Не знала я, что это у них будет, - ответила в смущеньи Варенька, - мне хотелось только приучить ее хоть немножко к сказаньям. Устюгов много тогда говорил, чуть ли не все сказанья выпел при ней.

- Лучше бы вовсе не знать ей об этих сказаньях, сквозь зубы проговорил Николай Александрыч. - Таких людей, как она, в вере так не утверждают, сказанья только смущают их. Но это уж моя вина, сам я на великом соборе говорил об Арарате, а перед тем старые сказанья про Данилу Филиппыча да про Ивана Тимофеича Устюгову велел говорить.

- Теперь она ни с кем не говорит, - после короткого молчанья продолжала Варенька. - Сидит взаперти, плачет, тоскует, жалуется, что ее обманули, уверив, что достигла она совершенного ведения, а всей тайны не открыли. Сильно в ней сомненье... Мир влечет ее. Устоит ли она против прельщений его?

- Что ты об этом с ней говорила? - задумчиво спросил Николай Александрыч.

- Уговаривала ее... Что знаю, как умела, все рассказала ей, - ответила Варенька. - Но без веры она слова мои принимала. Только раз спросила у меня, кто может рассеять сомненья ее и утвердить в праведной вере. Я на тетеньку указала.

- Совсем не узнаю ее, - сказала Марья Ивановна. - Не стало больше в ней ни душевных порывов, ни духовной жажды, ни горячего влечения к познанию тайн. Молчалива, сдержанна, прежней доверчивости и откровенности вовсе в ней нет. Ничто ее не занимает, ничто не возбуждает больше в ней любопытства, кроме духовного супружества... Еще весной об этом у нас была с ней речь, когда гостила я у них, - ответила Марья Ивановна. - На неотступные просьбы Дуни я тогда еще сказала, что если женщина будет приведена в светлый полк верных, то пророк, принявший ее, делается ее духовным супругом.

- Так она, пожалуй, думает, что я ее духовный супруг. Ведь я принимал ее, - с легкой улыбкой молвил Николай Александрыч.

- Может быть, - тоже улыбнувшись, сказала Марья Ивановна. - Только мне кажется, что тут она ничего не понимает, да и, кроме того, многого, многого еще не понимает.

Все промолчали. Но Варенька, как будто что-то вспомнив, вдруг покраснела.

- Я не верю и никогда не поверю, - через несколько времени сказала Марья Ивановна, - чтобы Дуня переменилась от подозренья, что от нее что-нибудь скрывают, что ее обманывают. Тут что-нибудь другое. После великого собора она получила письмо. Прежде каждый раз, как, бывало, получит, обо всем мне расскажет, что напишут, и письма дает читать, и советуется, что отвечать, а теперь хоть бы словечко. И все спрашивает, скоро ли поедем в Фатьянку... Тут, кажется, все дело в письмах. Прежде совсем была равнодушна и к отцу и к этой Дарье Сергевне, а теперь про них слово только скажешь - она тотчас в слезы. Нехорошо мы сделали, что отдали ей письма. Тут я больше всех виновата... Да кто ж мог предвидеть? Боюсь, не напрасны ль были мои годовые труды... В мир не ушла бы.

Снова все примолкли. Сидят, задумавшись. Николай Александрыч спросил Марью Ивановну:

- Как в самом деле велико богатство Смолокурова?

- По крайней мере миллион, - ответила Марья Ивановна. - Сколько именно, кроме его самого, конечно, никто не знает, а Дуня всех меньше.

- Думать надо, его обворовывают. Все тащат: и приказчики, и караванные, и ватажные. Нельзя широких дел вести без того, чтобы этого не было, - молвил луповицкий хозяин, Андрей Александрыч. - И в маленьких делах это водится, а в больших и подавно. Чужим добром поживиться нынче в грех не ставится, не поверю я, чтобы к Смолокурову в карман не залезали. Таковы уж времена. До легкой наживы все больно охочи стали.

- Ну нет, у кого другого, а у Смолокурова не украдут, - сказала Марья Ивановна. - Не из таких. Сам редкого не обсчитает, а кто служит у него, не то что карман, а спину береги.

- А верно ли знаешь, что, кроме дочери, нет у него других родных?.. спросил Николай Александрыч.