На горах. Книга первая

Походив по Пескам, Василий Петрович и на обратный путь извозчика не взял. Зачем лошадей гонять, коли свои ноги носят?.. Устанешь — так можно отдохнуть… В белую харчевню зашел чайку испить. На горах городской стороны раздался в это время звон с пятидесяти колоколен — обедня, значит, девять часов. Посмотрел Василий Петрович на старинные серебряные, луковицей, часы, что висели у него на перекинутой через шею голубой бисерной цепочке. Верны — и на них девять часов. "Авось проснулся Меркулов , — подумал Морковников и пошел в гостиницу Ермолаева, но у Меркулова, как говорится, и конь еще не валялся. В свой номер прошел Василий Петрович, от нечего делать самовар потребовал и в другой раз напился чаю. Опять понаведался к Меркулову — спит… «Эх, его с дороги-то как разваляло, — подумал Василий Петрович, — десять часов скоро, а он, ровно барин, почивать изволит; немного, видно, заботушки в молодой головушке. А у нашего брата забот да хлопот не оберешься, оттого и сон воробьиный». Что же, однако, делать? Не сидеть же сложа руки. И вздумалось Василью Петровичу в мыльные ряды сходить, они же рядом почти. «Товар посмотрю, — думает он, — с кем-нибудь из мыльников потолкую, может статься на пользу себе узнаю что-нибудь».

Обширные лавки мыльных рядов с полу до потолка завалены горами разного мыла, ящиками со стеариновыми и сальными свечами и бочками с олеином. Позадь лавок по широким дворам едва можно пройти — бунты с мылом и свечами, укрытые от дождей плотными циновками, навалены там в громадном количестве. Подошел Василий Петрович к угловой лавке. В дверях стоит казанский татарин — ростом невелик, зато в плечах широк, с продолговатым лицом, с узенькими выразительными глазками и с редкой бородкой клином. Был одет татарин в коричневый кафтан особого покроя, на крючках, с ситцевыми отложными воротничками и в блестящей, золотом расшитой тюбетейке на гладко выбритой голове. Видя, что Морковников внимательно присматривается к стоявшим на прилавках золотом и яркими красками испещренным коробочкам, счел он его за городового[204] и тотчас зазвал к себе.

— Мыла надо, знаком? — скороговоркой начал татарин. — Гляди, розова мыла, яична мыла, первый сорт, сама лучша мыла… Купи — карошим девкам мыть… Нюхай… Нюхай, знаком, ничего.

И ткнул прямехонько в нос Василью Петровичу коробочкой с розовым мылом.

— Бергамотова надо?.. Бери бергамота. Вот она сама лучша бергамотова мыла — нюхай!.. Гвоздична надо? Вот гвоздична сама перва сорт — нюхай… Миндална хочешь, вот миндална — сама лучша, бальши гаспада миндална мыла моют — нюхай… Бела ядра хочешь? Бери бела ядра, вот сама лучша бела ядра: в бане болна караша.

Перенюхал Морковников и розовое мыло, и бергамотовое, и гвоздичное, и миндальное, а в глыбу белого ядра пальцем ткнул, попробовал, насколько крепко плотно сварено.

— Не такого мне надо…— сказал. — Покажь ты мне, князь, самого простого.

— Желта мыла хочешь? Вот желта мыла, гляди, говорил татарин, подводя его к простому мылу.

— Не этого, а того, что из рыбьего жира. Тюлень… Знаешь, тюлень?

Мотнул татарин головой, сказал, что нет у него такого нехорошего мыла, и, отвернувшись, не стал больше разговаривать с Васильем Петровичем.

Нашел, наконец, Морковников такое мыло, что задумал варить. Но русский мыловар из одного маленького городка не был разговорчив. Сколько ни расспрашивал его Морковников, как идет у него на заводе варка, ничего не узнал от него. Еще походил Василий Петрович по мыльным рядам, но, нигде не добившись толка, стал на месте и начал раздумывать, куда бы теперь идти, что бы теперь делать, пока не проснется Дмитрий Петрович.

Идет навстречу в потертой синей сибирке молодой парень, плотный, высокий, здоровый, с красным лицом и подслеповатыми глазами. Несет баклагу со сбитнем, а сам резким голосом покрикивает:

— Эй, сбитень горячий, медовый, самый горячий, с гвоздичкой, с коричкой, с лимонной корочкой! Сбитень горячий — пьют его подьячи, сбитень-сбитенёк — пьет его щеголек, пьет-попивает, сам похваливает… Наливать, что ли-с?

— Налей стакашек от нечего делать, — молвил сбитенщику Василий Петрович.

Хоть сейчас он в два приема не одну дюжину чашек чаю опростал, но принялся прихлебывать горячий сбитень, чтобы только чем-нибудь время убить. Потом подошел к горам арбузов, наваленных на разостланные по мостовой рогожки. Тоже от нечего делать стал арбузы выбирать, перерыл едва не все кучи, каждый арбуз и на ладонях-то подбрасывал, и жал изо всей силы руками, и прикладывал к нему ухо, слушая, каково трещит, а когда торговаться зачал, так продавец хоть бы бежать от такого покупателя. Купил-таки Василий Петрович пару арбузов и отправился с ними в гостиницу… Одиннадцать было, и сказали ему, что Меркулов за чаем сидит…

Очень обрадовался тому Василий Петрович и тотчас пошел к нему. У Меркулова сидел Веденеев. Досадно было это Морковникову — при стороннем человеке как-то неловко было ему дела по тюленю кончать, но не вон же идти — остался.