На горящем самолете

Действительно, на вагонах выделялись красные кресты, а из окон смотрели раненые — кто с перебинтованной головой, кто с рукой…

Потихоньку «ходячие» стали спускаться на перрон, чтобы подышать свежим воздухом. Руфа смотрела на них со смешанным чувством восхищения, любопытства и жалости. Эти люди были в бою. И, наверное, в тяжелом бою. Они были там, на фронте, всего несколько дней назад. Они знали и видели что-то такое, чего не знала и не видела она.

Раненые курили, медленно ходили вдоль поезда, сидели на скамейках. Некоторые шутили, пытаясь завязать разговор с девушками.

Молодой паренек с перебинтованным плечом и рукой на перевязи подошел к Руфе и спросил:

— Далеко ли едете?(11)

— В Москву.

— А мы вот назад… Подальше.

— Ну, как там, на фронте?

— Да по-всякому…

И хотя он ответил неопределенно, она с болью в сердце подумала, что, в общем, дела плохи.

— А вы, из каких войск?

— Артиллерист я. Три дня всего только и повоевал. Парень грустно улыбнулся и вынул из кармана пачку папирос. Здоровой рукой попытался открыть ее.

— Давайте я помогу, — сказала Руфа и, взяв у него пачку, вынула папиросу. Потом зажгла спичку. Парень прикурил.

— Спасибо.

Он поглядел по сторонам.

— Много девчат. Студентки?

— Из университета. Работали тут, под Рязанью.

— Теперь, значит, опять учиться.

Он помолчал, внимательно посмотрел на Руфу и неожиданно спросил:

— А можно, я напишу вам… в Москву? Писать мне теперь некуда, у нас там теперь немцы под Витебском…

— Можно, — согласилась Руфа и на клочке бумаги написала свой адрес.

— Вот спасибо, — обрадовался он.

— Только и я могу уйти воевать. Так что если ответа не будет, то не обижайтесь.

— Я сразу же напишу, — пообещал парень.

В этот момент раздался предупреждающий гудок паровоза, и Руфа стала прощаться. Девушки уже спешили к поезду.

Снова застучали колеса и запели свою прежнюю песню. А Руфа все думала о молодом пареньке, которому так хотелось кому-нибудь написать… В Москву поезд прибыл во второй половине дня. На(12) Казанском вокзале было шумно и людно. Загорелые, запыленные, как черти, девушки привлекали всеобщее внимание. В метро москвичи с любопытством разглядывали их и, переговариваясь между собой, делали предположения:

— Беженцы, наверное… Из оккупированных районов.

А «беженцам» было безразлично. Пусть думают что хотят. Они приехали домой.

Москва… Руфа обрадовалась ей, как старому надежному другу. Обрадовалась городской суете, гудкам машин, звону трамваев. Москва была все та же, прежняя, и в то же время другая, военная. Она заметно посуровела, возмужала, надев защитную военную форму.

Мрачноватые здания, выкрашенные в серый цвет, на окнах — полоски бумаги крест-накрест, на площадях и в скверах — зенитки, аэростаты заграждения…

Как и договорились, Руфа и ее подруги Катя Рябова и Надя Комогорцева сразу по приезде обратились в военкомат с просьбой отправить их на фронт. Там обещали, что, когда понадобится, их вызовут. И девушки ждали. Впрочем, не ждали, а усиленно готовились, совершенствовались в стрельбе, занимались в школе медсестер.

Однажды, придя в университет, Руфа узнала от подруг о том, что ЦК комсомола объявил набор девушек комсомолок в авиационную часть. Снова Руфа услышала имя Марины Расковой, известной летчицы, Героя Советского Союза. Всего года три назад это имя

стало известно всей стране. Будучи штурманом самолета «Родина», Раскова вместе с летчицами Валентиной Гризодубовой и Полиной Осипенко совершила героический перелет из Москвы на Дальний Восток. Теперь Раскова набирала девушек в авиационные полки. Это было здорово! Одно беспокоило Руфу: возьмут ли…(13) — Катя, ведь мы не умеем летать…

— А разве там только летчики? Нужны люди и на земле…

— Я бы пошла кем угодно!

— Мы же стрелять умеем. А стрелки, наверное, тоже нужны…

На следующий день Руфа спешила по московским улицам, обгоняя прохожих. В кармане у нее лежала рекомендация от бюро комсомола университета. Теперь все зависело от нее самой — добьется ли она, докажет ли, что ее место на фронте…

Было сухое октябрьское утро. Стояла золотая осень. Пожелтевшие листья еще прочно держались на деревьях, светило солнце, но воздух был по-осеннему холодным. Руфа старалась вообразить, как встретится она с Расковой. Ей представлялась красивая женщина в шлеме, которая улыбалась со страниц газет ясной, открытой улыбкой.

У входа в серое массивное здание на углу Маросейки, где помещался ЦК комсомола, Руфа задержалась. Перед ней, весело переговариваясь, шли девушки в военной форме. В пилотках, подтянутые, туго подпоясанные ремнями. По голубым петлицам она поняла — летчицы. Их, конечно, там ждут. Руфа оглядела себя: синие матерчатые тапочки на резиновой подошве, старое перелицованное пальто… Да ничего! Выпрямившись, она решительно потянула на себя дверь…

В переполненном коридоре второго этажа десятки девушек стояли группами, сидели на подоконниках, возбужденно переговаривались. Все поглядывали на тяжелую дубовую дверь, за которой заседала отборочная комиссия.