На грани апокалипсиса

…За пятнадцать минут до прихода медсестры Кесслер вышел в коридор. На стуле, на котором днем нес службу Джон, восседал Дик – угрюмый детина двухметрового роста, с внешностью, напрочь отвергающей наличие хоть какого-то интеллекта. Встреча с таким противником в рукопашном бою никаких шансов на победу не оставляла: его пудовые кулаки могли любого уложить если не навсегда, то надолго. «Хорошо, что власовец Сом оказался не такой, как этот», – подумал Кесслер, увидев Дика впервые.

– Здравствуй, приятель, – поздоровался Кесслер с гигантом. – Неважно выглядишь. Держу пари, что прошедшая ночь у тебя была бурной.

Охранник посмотрел на Кесслера, нехотя поднялся и вымученно произнес:

– Здешний климат плохо сказывается на моем здоровье. Жду не дождусь, когда же мы наконец уберемся отсюда. Что-нибудь желаете, сэр?

– Поклянись, Дик, что ту страшную тайну, которую я тебе сейчас открою, ты унесешь с собой в могилу!

– Разумеется, сэр, хотя о могиле думать мне еще рано, умирать я не собираюсь. Говорите, я никому не скажу, разве что следователю Пакстону.

– Ему можно. Дик, я намереваюсь весь вечер провести в обществе очаровательной мисс Трейси. Не мог бы ты сегодняшнюю ночь провести где-нибудь в другом месте, где тебе было бы удобней поправить свое пошатнувшееся здоровье? – Кесслер вынул из кармана бутылку виски, которую принес ему Бартон, и протянул ее Дику.

Охранник радостно улыбнулся – явление неординарное, улыбающимся Кесслер его еще не видел.

– Об этой тайне я уже предупрежден, сэр, – он взял бутылку, встряхнул, полюбовался на завихрения и убрал в бездонный карман галифе. – Желаю вам весело провести время. Обещаю выпить эту бутылку за ваше здоровье, господин обер-лейтенант.

…Паола лежала на боку, подперев голову согнутой в локте рукой, и острым ноготком вычерчивала на груди Кесслера замысловатые узоры; он лежал на спине с закрытыми глазами, заложив одну руку под голову, второй полуобняв медсестру.

Лунный свет, проникающий в комнату через окно, и полная тишина создавали иллюзию того, что во всем здании, кроме них, никого нет, хотя Кесслер знал, что это не так. Его ведут. С ним работают. Даже сейчас. Даже в эти минуты. Ощущение себя подопытным животным – чувство не из приятных.

– И как мне теперь жить? – тихо спросила женщина; она продолжала задумчиво водить пальчиком по груди Кесслера, и было похоже, что этот вопрос Паола задала себе.

– Что ты имеешь в виду?

– Как после того, что между нами произошло, после того, что ты со мной сделал, мне жить дальше?

– А что такого я с тобой сделал, и что между нами произошло такого, что бы мешало тебе жить дальше? Я ведь у тебя не первый, и это не мешало тебе жить до меня. Будешь жить, как жила, – Кесслер говорил, не открывая глаз, не меняя позы и даже не шевелясь.

– Первый… Ты, Кесслер, оказался у меня первый. – Женщина откинулась на спину и поудобней поправила его руку у себя под головой: лежать вдвоем на одной подушке оказалось так же неудобно, как сидеть одному на двух стульях. После короткого молчания она вновь медленно заговорила: – Ты ведь разбудил меня. Ты разбудил во мне женщину. Ты открыл мне новый мир. Ты подарил мне счастье… Все, что было раньше, было ложью, как бутафорская страсть в дешевом водевиле. И действующие лица были не настоящие, хотя выглядело все красиво и правдоподобно, словно Санта Клаус в рождественскую ночь. А ты оказался не таким. – Она снова легла в прежнее положение. – Будь ты проклят, Кесслер! Будь ты трижды проклят… Зачем ты свалился на мою голову?! Что я тебе плохого сделала? Ведь жила до тебя спокойно. А теперь?.. Зачем мне эти страдания? Ведь утром я…

Договорить Паола не успела. Кесслер закрыл ей рот поцелуем. Он сделал это быстрее, чем успел додумать: «Утром ты должна будешь доложить обо всем рапортом, ты ведь именно это хотела сказать. Они знают, что я тебя просчитал, но ты этого не знаешь, и ты не должна раскрываться передо мной. Ты должна честно выполнять свою роль. Иначе попадешь в черный список».

Когда Кесслер освободил Паолу от объятий, она еще какое-то время неподвижно лежала с закрытыми глазами и ждала продолжения.

– Утром ты принесешь мне, как всегда, завтрак, и у нас с тобой все еще будет впереди, – тихо сказал Кесслер и сел на кровати. – И вообще, ты сама во всем виновата, – он взял с тумбочки пачку сигарет и молчаливым жестом предложил женщине. Та отрицательно качнула головой и попросила:

– Налей мне лучше вина.

Мисс Трейси выполнила свое обещание – она принесла бутылку французского белого вина «Шабли» и два высоких стакана тонкого стекла.

Кесслер наполнил оба стакана на одну треть, один подал Паоле; та сидела, подложив под спину подушку, поджав ноги и укутавшись одеялом. Сделав маленький глоток, она сверкнула в темноте смеющимися глазами:

– Интересно… И в чем же заключается моя вина?

Она уже напрочь забыла то, о чем хотела сказать, когда ее прервал поцелуй Кесслера. Он внутренне вздохнул с облегчением.