На грани падения

— Возьми всё время, что тебе нужно. Я не хотел давить на тебя этим утром, — сказал я, и я имел это в виду. Эмми стоила ожидания. Я ждал тридцать два года её, даже не зная об этом, а она была передо мной всё это время.

— Ты не давил. Моё время обработки просто больше, чем у среднестатистического человека.

Она снова прижала свою голову к моему подбородку.

Я, может, нравился Эмми Райдер, но именно тогда я понял, что влюбился в неё.

20

Эмми

На следующий день у меня было несколько поручений в городе с моим папой. Когда я зашла через заднюю дверь Большого дома, он ждал меня на кухне.

Очевидно, один из пресс-подборщиков сена всё ещё барахлил. Мы уже опаздывали с тюкованием, и из-за этого вена на лбу Гаса была в тридцати секундах от разрыва. Но не Эймос. Мужчина был по-прежнему невозмутим, как всегда.

Он встретил меня объятием. Я любила объятия отца. Он не делал это легонько. Каждый раз он обнимал нас будто в последний раз.

— Привет, Картофелинка. Ты готова?

— Доброе утро. Ага, поехали.

Мы пошли к его грузовику. Мой папа был любителем Фордов. У меня были личные счета с парнем, который придумал сорокачасовую рабочую неделю, но это было ни к чему.

Этим утром было холоднее, что являлось явным знаком приближения осени. Вилли Нельсон мягко играл сквозь колонки грузовика. Я выглянула в лобовое стекло. Вокруг были зелёные деревья и разрисованное в голубой небо. Через месяц или два листья на деревьях сменятся, превращая этот зелёно-голубой пейзаж в огненный.

— Как дела? Хорошо устроилась? — спросил мой папа.

— Да.

— Как долго? Прошло чуть больше месяца? — из-за этого простого вопроса я теперь поняла, почему мы собирались в город вдвоём. Да, мой папа хотел провести время со мной, но он также хотел узнать мои планы.

— Около того, да.

— Я предполагаю, что ты знаешь, что я собираюсь спросить следующим.

Я вздохнула.

— Я не знаю, пап.

— Не похоже на тебя. — Так и было. Я всегда думала о будущем. — Что происходит? — я, честно говоря, была удивлена, что ему потребовалось так много времени для этого вопроса, но справедливости ради, я и не давала ему шанса. — Ты знаешь, когда я вернулся домой и ты была здесь, я был так счастлив увидеть тебя, и я знал, что ты была рада быть дома, но в момент, когда я увидел тебя, я понял, что моя малышка грустит.

Мой папа потёр свой подбородок рукой, которая не была на руле. Его глаза смотрели на дорогу, а мои — на него. Я посмотрела на его волосы, которые были намного седее, чем я помнила, и его морщины стали глубже. Беспокойство было выгравировано в них.

Когда я посмотрела на своего папу, который не был так молод, как в моей голове, осознание, что время на «Рэбл Блю» продолжало идти, даже когда меня там не было, врезалось в меня, как товарный поезд.

Я подумала, что было хуже для него: беспокоиться обо мне, когда меня здесь не было, или беспокоиться обо мне, когда я была прямо перед ним, но вне пределов досягаемости.

Конечно, он знал, что я прохожу через что-то. Он был моим папой. Что касается родителей, то он был единственным, кого я когда-либо знала. И вместо того, чтобы по приезду домой позволить ему делать то, что у него получалось лучше всего — быть отцом — я закрылась в своей хижине и притворялась перед своей семьёй.

— Это разбило мне сердце, но я позволил тебе справиться с этим самой, потому что знаю, как тебе нравиться всё делать именно так. За последние пару недель ты не казалась такой грустной, поэтому я решил, что ты смогла кое-что прояснить в своей сумбурной голове. Смогла?

— Не совсем, — ответила я честно. Во всяком случае, теперь в моей голове царил ещё больший беспорядок, потому что я полностью запуталась в Люке Бруксе, но моему папе определённо не нужно было знать об этом. — Я не думаю, что хочу вернуться в Денвер, но я также на самом деле не знаю, что я буду делать здесь в долгосрочной перспективе. Я не могу справлять с вещами как Гас и у меня нет проекта как у Уэса.

Мой папа продолжал держать одну руку на руле, а другой потирать свою короткую бороду.

— Значит, никаких скачек? — спросил он.

— Никаких скачек. Я собираюсь участвовать в дивизионах, — сказала я, неуверенная, когда приняла это решение. Видимо, сейчас, — и после с меня хватит. Я уже одна из самых взрослых наездниц.

Мой папа продолжал молчать. Не думаю, что его это удивило. Это раздражало, но мой папа и мои братья хорошо меня знали. Я уверена, что они поняли, что я бросила скачки в ту же секунду, как я вернулась домой. Гас был пока единственным, кто пытался заставить меня признать это, но даже у него не хватило духу продолжать давить на меня.

— Ты всё ещё хочешь жить этой жизнью? — наконец спросил он. Под «этой жизнью» он имел в виду ранчо. — Или ты видишь себя в чём-то другом?

Это был хороший вопрос, и я даже не задумывалась над ответом.

— Я хочу остаться на ранчо.

Я увидела лёгкую вспышку в изумрудных глазах папы.