На грани серьёзного

Против воли всплывал в памяти ужин у родителей Эрика. Шумные девчонки, ворчливый, но добродушный папа Геворг и маленькая искусница Элинар. Кира смотрела, как зажигаются окна в доме напротив, и думала, что там, у кого-то, сейчас накрывают к столу. Дети бегают с машинками и рисуют на обоях, мама помешивает печенку в подливке, про которую обязательно потом кто-нибудь скажет «фу». Зато если доесть – дадут на десерт кусок шарлотки с молоком. Папа заходит с работы, весь холодный, пропахший осенью, с красными от ветра щеками.

– Что купил, что купил? – кричат дети.

И он достает из внутреннего кармана яркие пачки конфет. И все весело виснут у него на шее, получая свою порцию колючих небритых поцелуев.

– Только после ужина! – строго предупреждает мама, и разноцветные сладости кочуют на верхнюю полку, подальше от шаловливых рук.

Примерно так было в детстве Киры. Вряд ли за те годы, что она отстраивала великую женскую независимость, что-то существенно изменилось. Она так стремилась убежать от чего-то, что забыла, куда бежит. И вдруг оказалась в тупике.

Фирма, которой она отдала здоровенный отрезок жизни, выбросила ее как ненужную вещь. И она ведь была ею! Она ведь действительно была никому не нужна. Даже мама – и та давно махнула на нее рукой, отчаявшись вырастить что-то стоящее.

У Киры остался последний шанс избавить себя от одиночества. От участи старой безумной кошатницы. Шанс стать матерью. Единственное, ради чего стоило отдать все. Гордость, самоуважение и все основы феминизма.

Кира сдалась. Выкинула из дома остатки барной коллекции, чтобы не было искушения спиться. Повесила на холодильник график температуры. И едва кривая опустилась до нужной отметки, вытащила из глубины гардероба кружевное белье, подкрасила ресницы и прямо в шесть утра, пока еще толком не рассвело, отправилась по знакомому адресу. С запасом – чтобы хватило времени до начала рабочего дня.

Стучать и звонить пришлось довольно долго, пока наконец, щурясь и зевая, из-за двери не показалась бородатая физиономия.

– Ну, Эрик Саакян, – торжественно произнесла Кира. – Доставай свою тяжелую артиллерию.

Глава 19

Остатки сна разом слетели с лица Эрика, словно ему вкололи лошадиную дозу кофеина.

– Ты серьезно? – с недоверием спросил он.

– У меня овуляция, Саакян. Не время для шуток.

Он молча отступил внутрь, пропуская раннюю гостью.

– Я пойду мыть руки, – деловито сообщила она, вешая пальто. – Если тебе надо что-нибудь сполоснуть – вперед.

– Романтика так и прет…

– Мне на работу к десяти. И я не завтракала. Прелюдии оставим на другой раз.

– Значит, тебя не уволили?

– Уволили, Эрик. Уволили. Отрабатываю две недели на техподдержке. Слушай, если ты настроен поболтать, то я обязательно позвоню вечером и расскажу тебе все подробности. А сейчас – расчехляйся.

Кира исчезла в ванной, похлопала себя по щекам, чтобы не сдрейфить. Точнее, чтобы за внешней уверенностью спрятать животный страх, который съедал ее изнутри.

Уступила место Эрику и, пока он шумел водой, прошла в спальню.

Кровать, еще теплая и смятая после ночи. Черная атласная простыня. Разумеется, уж кто-кто, а Саакян точно счел бы ниже своего достоинства спать на ситце в ромашку. И как только он не соскальзывает с этой гладкой ткани? Но нет, для Эрика главное – стиль. И черно-белая фотография Нью-Йорка на стене, и пушистый ковер, на который даже наступать страшно. И идеальный порядок. И только кучка семейных снимков на полке выбивается из общего холостяцкого антуража.

Кира подошла поближе: его родители в молодости, маленькие двойняшки с огромными бантами держат за руку долговязого и большеглазого мальчишку. Такого взрослого и серьезного Эрика. А еще дедушка с бабушкой на скамейке у покосившегося забора. Киру терзала совесть. Влезть в это уютное семейство, родить внука и утащить в свою нору… Это как наследить грязными кирзачами на новеньком ковре Элинар Саакян.

– Что ты там разглядываешь? – Эрик вошел в одном полотенце, зачесывая на пробор мокрые волосы. – Смотришь, не было ли у меня в роду слабоумных?

– Ты что, весь вымылся? – Она смотрела, как поблескивают на его плечах капли воды, как бегут вниз, оставляя узкие, едва заметные дорожки.

– Ради такого-то случая! – улыбнулся он. – Так что ты там такого страшного увидела? У тебя вид, как будто ты вот-вот расплачешься.

– Слушай, я… Это нечестно по отношению к твоей маме.

– Она-то здесь при чем? Ты ей нравишься.

– Вот именно! Она не знает, что мы придумали эту идиотскую историю… Донор… Я… Я не знаю, как буду смотреть ей в глаза. Она будет ждать внука, а получит посещения на каникулы.

– Кирюш, это моя жизнь, – впервые он назвал ее уменьшительным именем. – Я не хочу, чтобы ты сейчас думала о моей маме, о папе и даже о бабушке Сатеник, хотя я ее ужасно люблю. Они своих детей воспитали, и, при всем уважении, своих я хочу зачать и воспитать сам.

– И тебе все равно, что я – это я?

– Очень даже не все равно. Я рад, что ты – это ты. И я рад, что именно ты будешь мамой моего ребенка. Поверь, я ничего в жизни не хотел так сильно, как знать, что в тебе растет мой ребенок.