На грани веков

— За рижских господ что мне воевать? Разве же они жителей предместья считают людьми? Собаки мы тут за этими стенами, только тем и кормимся, что немцы через вал швырнут. Когда с базара с мешком репы идешь, так, будто вор, за углами хоронишься. Отцу ремесленничать не дают. То на талер, то на два, то на пять штрафуют. В последний раз и тюрьмой пригрозили и этот домишко отнять. А еще гонят с русскими биться! Хоть бы кормили! Раз в два дня, и то конина без хлеба, может, еще падаль какая. Все нутро выворачивает, как вспомнишь.

— А что, верно, будто они там голодают?

— Так и дохнут с голоду да от чумы! Все лазареты завалены, в каждой комнате либо уже кто-нибудь испустил дух, либо вот-вот преставится. На улицах падаль гниет, не пройти — да ты что, сам этой вони не чуешь? Сущий ад!

Он внезапно смолк, даже челюсти его перестали жевать. Голубые глаза робко взглянули на русского солдата.

— А чего это ты меня выспрашиваешь? Уж не хочешь ли донести?

— Об этом не беспокойся, ты меня еще не знаешь.

— То-то и оно, что не знаю. И как это ты вчера разнюхал, что у нас тут подвал и что я тут скрываюсь? Не сказали же тебе мать с отцом?

Мартынь улыбнулся.

— Нет, не сказали, да только скрыть не могут, — у кого глаз наметан, сразу поймет, что тут что-то неладно. Поглядываю это я, с чего бы мать твоя глаз от половичка не отводит? И отец, как переступает порог, обязательно притопнет — будто сказать хочет: не гудит ведь, никакого люка тут и в помине нет! Прямо как дети, и не говорят, а все равно проговариваются, видать, жульничать им на своем веку не доводилось. Да, скоро уж начнется; если не нынешней ночью, так следующей. Как загрохочет вовсю, так и знай, что это мы на приступ пошли. А тогда вылезай и норови в город пробраться; кто в этой суматохе разберет, где ты пропадал и что с тобой было?

Юноша облегченно вздохнул.

— Я и сам то же надумал. А ты что, уже уходишь? Побудь еще немного, расскажи что-нибудь, я тут ровно в мешке, со скуки сдохнешь.

— Не могу, братец, тяни уж дальше свою лямку, коли взялся. В два часа нам надобно в караул.

Всю ночь, а сегодня с самого утра караул расхаживал вдоль палисада и неогороженного места, где домишки стояли сами по себе, разбросанно. Немногим оставшимся жителям строго-настрого было запрещено выходить: рижане во что бы то ни стало хотели захватить языка, верно, для того, чтобы выведать более точные сведения о замыслах противника. Самым наглым образом, точно из-под земли, из какой-нибудь щели внезапно появлялись несколько конных и так же внезапно пропадали, точно сквозь землю проваливались, когда сверху из укрытий по ним открывали огонь. Говорили даже, будто одного задремавшего караульного солдата утащили с собой, но так ли это, никто не знал.

Перекинув, мушкет через плечо, Мартынь расхаживал от поваленного в одном месте палисада до какого-то строеньица — не то сарайчика, не то хлева. Если сделать десять шагов вверх по косогору, то за сарайчиком можно видеть Мегиса, разгуливающего таким же образом, только мушкет он держал под мышкой, чтобы сразу же пальнуть, если кто-нибудь голову высунет. Когда Мартынь поднялся в первый раз, Мегис дико завопил, загоняя в хибару старуху, которая вылезла ловить удравшего кота. Затем снова все стихло. Слышно было, как наверху в песчаной траншее негромко переговариваются и смеются солдаты; никакой боевой предосторожности не соблюдалось, внизу ходят караульные, даже приятно, если со скуки доведется чуток пострелять.

Из-за угла изгороди показались два офицера; Мартынь сразу же узнал их — его барин с русским приятелем. Шагали они нетвердо — акуловские бутылки наверняка опустели, — зато громко и смело переговаривались, У Плещеева шапка сдвинута на ухо, он все выхвалялся, размахивая руками.

— Два-аряне — плевал я на дворян! У батюшки мово в московских торговых рядах лавка с красным товаром, его отец был костромской крепостной, ну и что с того? Дома отец ест из фарфоровой миски — настоящий заморский фарфор, ей-ей, не вру!

На полуслове челюсть у него отвалилась, глаза выпучились и округлились, такие же глупые, как у застигнутого врасплох зайца. Офицеры внезапно остановились, вытянув шею и пригнув голову, словно для того, чтобы лучше что-то разглядеть. Мартынь тоже вытянулся, застыв на месте, собираясь отрапортовать начальству, но когда они этак странно уставились, и он повернул голову.