На грани веков

Как знать, не проклятие ли Бриедисовой Анны сказалось в том, что спустя несколько дней с ними едва не приключилось страшное несчастье. С самого утра Мартынь без особой причины был в отличнейшем настроении. Выйдя из кузницы, он неожиданно остановился у обломка камня старого Марциса. Камень уже так давно лежал здесь, наполовину погрузившись в землю, что взор скользил по нему так же равнодушно, как по березе среди двора или по колодцу на взгорке. Но сегодня Мартынь не прошел мимо, а подозвал Мегиса и весело сказал:

— А что, мастер, сдается мне, старый Марцис обижается, что ему приходится лежать только под одной половиной камня, а ему всегда хотелось нести на себе всю тяжесть. Может, попробуем и эту половину вкатить наверх?

Мегис согласился без лишних слов.

— А что ж, давай.

И они принялись за дело. Будь камень покруглее, все было бы просто, но обломок был плоский, переваливаясь через излом, он грохался со звоном и каждый раз взрывал глубокую борозду, из которой его вновь надо было выворачивать. Пришлось немало повозиться и попотеть, хотя работали втроем — ведь Пострел тоже принимал в этом участие, главным образом помогая громко ухать, когда обломок — ух, как здорово! — валился набок. Даже Инта пришла на помощь, так вчетвером они и протащили камень мимо клети до середины откоса, рядом с местом, по которому скатывали бревна. Мартынь выпрямился, вытер пот и усмехнулся.

— Старого Марциса камень, легкого он всю жизнь не признавал. Пускай полежит до утра, а там уж доставим ему камень наверняка.

После полудня Инта отправилась на мшарины в окрестностях Черного озера мха надрать, а мужчины вновь принялись за бревна. Первое бревно попалось ладное и ровное, скатилось легко, точно каток. А вот второе оказалось неудачным, еще в лесу они долго рядили, стоит ли его валить, потом все-таки повалили только затем, чтоб дорогу не загораживало. В комле не меньше двух футов, а верхушка тонкая-тонкая и ветвистая, все дерево восемнадцать футов в длину, одним словом, не бог весть какое добро. Но скатить его все же надо, не станешь же весь штабель переваливать через эту уродину. Еще наверху повернули его наискось — известное дело, этакие загогулины никогда по-хорошему не катятся, толстый конец тяжелее и забегает вперед, ничуть не заботясь о тонком. Но даже и такого поворота оказалось недостаточно. Как только бревно покатилось, сразу стало ясно, что оно опишет дугу. Мегис подскочил.

— С-сатана, как бы оно нам клеть не…

Язык у него отнялся, в мгновение ока лицо Мегиса стало землисто-серым: в самой середине этой дуги из-за камня старого Марциса показалась белая головка Пострела. У Мартыня ноги подкосились, он склонился, закрыл лицо руками и взревел, как бык, пораженный ножом в самое сердце. Но Мегис, вынужденный смотреть, видел весь этот кошмар. Бревно катилось с бешеной скоростью, с каждой пядью все быстрее — какое там бревно, волчок, очертания которого уже неразличимы, только видно что-то красное, гудящее и мелькающее. Комель уже описал дугу, устремясь на угол клети, в то время как вершина с грохотом наскочила на камень, высоко подпрыгнула, перелетела через камень и ребенка и, глухо бухнув, уткнулась в звено сруба.

Мегис охнул и сел на землю. Когда Мартынь поднял голову, Пострел как раз отвернулся от присмиревшего зловредного бревна и сердито потряс кулаком стоявшим на взгорке мужчинам.

— Вы чего это прямо на клеть пускаете, непутевые?

Кузнец не выдержал, сбежал вниз, схватил мальчика на руки, крепко прижал его, со смехом подкинул, снова поймал, прижался усами к горячей щечке, заглушив этим всхлип. Не привыкший к подобным нежностям, Пострел, упираясь ручонками, стал его отталкивать.

— Батя, ну чего ты душишь меня, пусти!

Мальчонка спрыгнул наземь. Мартынь смахнул со лба пот. Что это с глазами приключилось — ничего не видать; он поднял руку еще раз, и тут с ресницы его упали две большие капли. Ноги у кузнеца подкашивались. Со взгорья спустился Мегис и пнул бревно.

— Эту погань на дрова пустить, в сруб она не годится.

Кузнец, соглашаясь, кивнул головой.

Когда через минуту они втроем поднимались на взгорье, чтобы скатить третье бревно, Мартынь остановился у камня — по иссиня-зернистому излому сверкали золотистые прожилки — и, точно лаская его, провел по нему ладонью. При этом он как-то странно поглядел наверх — отсюда виднелся только старый дуб, но то, что находилось у подножия его, скрывал край холма и буйная поросль вокруг рощи.

Под вечер, когда они обтесывали внизу бревна, произошло новое неожиданное событие. Согнувшись над своей работой, кузнецы даже не заметили, как от имения подъехал верхом Холодкевич. Только когда он, привязав внизу лошадь, подошел к ним и сказал «бог в помощь», они, вздрогнув, разогнулись и поспешно откликнулись на приветствие. Целовать руку Холодкевич никогда не допускал. Когда он тяжело уселся на бревно; Мартынь поспешил предупредить:

— Бревно смолистое, барин, штаны запачкаете.

Барин только устало отмахнулся. Посидел немного, точно погрузившись в свои размышления, затем повел вокруг равнодушным взглядом.