На грани веков

— Новый дом строишь, кузнец?

Кузнец несмело придвинулся к барину.

— Да ведь что ж поделаешь, зимой в клети не проживешь. Вас, барин, дома не было, лиственский приказчик ничего не ведает, потому мы и осмелились без спросу, значит, из леса на взгорке.

Вновь тот же усталый взмах рукой.

— Не мое дело. Я в Сосновом только временный управляющий, и теперь…

Непонятно, что он хотел добавить, видимо, сам забыл, и вот опять замолчал. Не осмеливаясь тревожить его, Мартынь выжидающе вглядывался в Холодкевича. Тот постарел и сдал по сравнению с тем, каким Мартынь видел его в последний раз. Морщины возле уголков рта стали глубже, щеки дряблыми, кожа под подбородком отвисла мешком, сверкающие, улыбающиеся глаза неугомонного бабника потухли — смотрели равнодушно и в то же время как-то испуганно, спина слегка ссутулилась. Только когда он снова повернул голову, Мартынь несмело произнес:

— Да вот еще, этой зимой я кое-что из имения взял, хочу расплатиться. Вайвары сожгли, и нас выгнали в лес…

И вновь вместо ответа тот же бессильный взмах руки.

— Слыхал. Скажешь об этом, когда в Сосновое новые господа заявятся, я тут больше не распоряжаюсь. А землю Вайваров я отдал Кришу, у него теперь добрая хозяйка.

Равнодушные глаза чуть сверкнули, точно он вспомнил что-то приятное. Потом заговорил так откровенно, как никогда еще не разговаривал, несмотря на всю простоту обращения с мужиками.

— Не только в Сосновом, но скоро и в Лиственном не буду распоряжаться. Шульцы возвращаются.

Кузнеца точно холодной водой обдали.

— Неужто правда, барин, что старые господа вернутся?

— И старые господа, и все старое, что было до шведов, а может, еще и почище будет. Опять нас немцам отдали — меня, а особливо вас; несладко вам придется. Об арендной и барщинной плате в талерах да о ваккенбухах и думать забудьте, кнутом господа эти бухи вам на спине распишут, да еще староста палкой добавит. Глупо, ох и глупо сделал ты, кузнец, что пошел воевать против Риги.

Мартынь еле выдавил из себя:

— Откуда же мне было знать, барин? Да и вы ведь не препятствовали.

— А я что, в то время больше твоего знал?! Ну, запретил бы — так разве ж ты меня послушал бы? У тебя ведь был этот пустозвон, этот скудоумный паткуленыш Брюммер. Иное дело, если бы пан Крашевский был в живых, да он тогда уже лежал в могиле.

— Да, пан Крашевский был умный и добрый.

— А что вам его доброта дала? Умный, это верно, но и его ум не помешал бы русскому царю вернуть немецким баронам их имения и все, чего они только ни пожелают. Немцы уже успели приспособиться к новым порядкам — ведь эти порядки сулят им такое райское житье, какого им и не снилось. Насели на Петербург, как вороны на ржаной омет, в Риге все должностные лица подкуплены и подмазаны, правды никому не добиться.

Видимо, он говорил о собственных злоключениях — морщины стали еще глубже, складка на шее отвисла еще ниже. Кузнецу понятнее было выражение барского лица, нежели все его разглагольствования. Он подождал, пока тот снова поднимет глаза, и спросил:

— А вам, барин, неведомо, каким же господам отойдет наше Сосновое?

— Сосновое? Верно, баронессе Шарлотте-Амалии Геттлинг из Атрадзена — более близких родственников у Брюммера нет. Скоро, наверно, увидите ее.

— А добрая она барыня?

Холодкевич поглядел снизу вверх, отчего глаза у него сами собой прищурились. Он усмехнулся.

— Я ее мало знаю. Как она себя покажет в Сосновом, об этом ничего не могу сказать. По правде говоря, побольше строгости вам не помешало бы, очень уж я вас распустил.

Он поднялся, и опять прошла минута, прежде чем он пришел в себя.

— Что-то я еще хотел сказать. Зачем, бишь, я приехал сюда?.. Ах, да! Ступайте-ка оба на несколько дней в Лиственное. У меня хоть и есть кузнец, да одному ему не управиться — у ворот и дверей петли пообломались, на окнах решетки вывалились, словом, работы много. Наведаются новые владельцы — потребуют, чтобы все было в порядке. Дело это не очень спешное, в Риге я слышал, что раньше будущей весны никто не покажется. Приходите, как со своими делами управитесь, ну хоть на той неделе.

— Придем, барин, сделаем все, что требуется.

Мегис подвел коня, Мартынь помог барину забраться в седло. От прежней осанки у Холодкевича и следа не осталось. Уехал он шагом, понурив голову, ни разу не глянув по сторонам. Кузнец проводил его взглядом, вздохнул и вернулся к своим бревнам. Долго стоял он с топором в руке, уставясь, как Холодкевич, в землю. Мегис только поглядывал исподлобья на своего вожака — тут уж он вовсе ничего не понял. Наконец, Мартынь тяжело вздохнул и тряхнул головой.

— Эх! Чему быть, того не миновать! Наше дело жить и работать, работать и жить, вот он — удел мужичий.

Работы на оба имения и свою волость было столько, что свободного времени у Мартыня с Мегисом не оставалось. Но зато у них были деньги; поэтому для постройки жилья наняли мастера и трех плотников. Правда, к Янову дню дом не был еще готов, как задумали, но, когда на поле Бриедисов выросла первая копна, труба в Атаугах пустила в небо первый клуб дыма. Бросив косу, Бриедисова Анна завопила: