На грани веков

Все уже были здесь; барин велел собраться в большой столовой замка и подождать его — сам он только сегодня утром вернулся из Риги. Приказчик Беркис смог рассказать одно: выглядит барин очень усталым, весь день отлеживался. Экономка Мария Грива поставила на стол угощение — пусть вернувшиеся воины выпьют и закусят, — сама же сновала вокруг них и уговаривала угощаться без стеснения. За эти годы она раздобрела на господских хлебах, подбородок налился и округлился, лицо — будто его одним молоком моют, только под глазами уже появились первые признаки увядания, хотя ей, надо полагать, всего лишь под тридцать. К людям Мария издавна относилась радушно и приветливо, сама налила ополченцам пива в кружки, только пили они как-то неохотно и сидели слишком серьезные. Из болотненских заявился Букис, ведь теперь ему бывшие соратники куда ближе, чем свои земляки. В самой глубине, в сумраке большого помещения, Мартынь увидел и Бертулиса-Пороха; тот стоял уныло, чувствуя себя здесь чужаком. Предводитель подошел к нему.

— Чего же это ты один? Тут же есть чем закусить, и пиво выставили; хватит, нахлебались мы болотной ржавчины.

Но Бертулис не хотел разговаривать, только буркнул что-то и отвернул черное лицо. Опираясь на клюку, подошел Букис и потащил вожака в сторону, а когда отошли, шепнул ему:

— Оставь ты его в покое, он теперь ни с кем не разговаривает.

Все лиственцы уже знали о беде Бертулиса. Когда он вернулся домой, девчонка кинулась от него под кровать, как от нечистого. В сумерки жена увязала одежду в узел и ушла с девчонкой к родичам, — с дьяволом-де она в одной постели спать не станет. Правда, управляющий имением пригрозил выпороть ее и связанную привести обратно, чтоб жила как положено, да Бертулис все равно знает, что ничего путного из этого не выйдет. Разнесчастный человек, что тут поделаешь…

Вот вышел Холодкевич, по виду и верно больной, кутаясь в длинный халат, в мягких туфлях. Жидкие волосы всклокочены, затылок совсем облез, гладкое, болезненно-желтое лицо припухло, две глубокие морщины с темными тенями возле уголков рта. Хоть и кивнул Марии, когда она поспешно помогла ему усесться в конце стола, но серые глаза его уже не блеснули, как бывало, когда женщине стоило только прикоснуться к нему. Мало-помалу неутомимый охотник до женского пола поостыл и под конец совсем утихомирился. Может быть, повинна в этом была преждевременная старость, вызванная бесшабашным разгулом в годы молодости, но главным образом сказались тревожные времена, — неустанные заботы и неуверенность в завтрашнем дне заглушили его любовь к дебоширству и разврату. Теперь Мария Грива могла жить спокойно: крестьянских девок уже давно не созывали в замок, и ей уже не надо было мучиться постоянным страхом, не подросла ли где-нибудь красивее и бесстыднее ее.

Холодкевич кивнул Мартыню, чтобы тот сел рядом. В первый раз за все время обвел усталым взглядом толпу мужиков, разыскал Мегиса и сказал:

— Этот, что вы привели с собой, Мегис, как вы его зовете, говорит, будто ты хочешь взять его в помощники в сосновскую кузницу. Так оно, Мегис?

Мегис скривился в такой улыбке, что, кажется, вот-вот польются слезы. Подбородок его дрожал, эстонский выговор проявился еще сильнее:

— Оно так, барин, да только теперь я уже передумал. Сегодня вечером схоронил своего сына — он у меня был последний, больше никого не осталось. Так мне бы лучше подле кладбища… хоть ненадолго, пока это у меня пройдет.

Барин ухмыльнулся, с сознанием власти откинул голову, так что затылок уперся в живот Марии, и сказал сурово:

— Речь идет не о том, где лучше тебе, а что лучше для имения. И выходит, что тебе надобно остаться в Лиственном. Мой старый кузнец, тот самый дурак, что схватил раскаленное железо, остался без рук. Какой уж теперь из него кузнец, коли баба или девчонка его с ложки кормят. Одним убогим в имении больше. Петерис пока еще один не потянет, волей-неволей надо мне оставить Мегиса, а тебе, Мартынь, придется в Сосновом обходиться одному.

При обращении к Мартыню в голосе Холодкевича барственных ноток почти не чувствовалось. Кузнец с усилием оторвался от своих мыслей.

— Обойдемся, отчего не обойтись, коли барину так угодно. Сосновцы подождут, покамест я по очереди всем справлю, что надо. Я вот только хочу попросить за тех, кто ждать не может, — думаю, барин понимает. Я про тех, кто остался без кормильцев…

Холодкевич кивнул головой.

— Понимаю и сам уже о том подумал, хотя и думать тут особенно не приходится. Дети Краукста розданы по хозяевам, — самому меньшому полных семь лет, уже свиней пасет и хлеб себе зарабатывает, — а о двоих и вовсе говорить нечего, их любой с охотой примет. Дардзану работник надобен, это так, да и там найдется помощник. У Грауда сыну шестнадцать стукнуло, нынешним летом уже сено косил, — Иоцис может пойти в Дардзаны на место Юкума. Ну, кто еще?

— Барин позабыл о Клаве… Осталась жена с четырьмя малолетками…