На грани веков

Курт вскочил.

— Да, это было бы слишком ужасно! Лучше не верить…

Барон некоторое время переводил дыхание, затем махнул отяжелевшей рукой.

— Присядь-ка, я еще не кончил. Видишь, мой мальчик, отсюда и к тебе кое-что пристало. Половина в тебе от покойного барона Геттлинга, половина — от Шального Якоба. Ты тоже спасения ждешь от поляков, но восхищаешься и заботой шведов о благе латышских мужиков. Так кто же ты есть и каковы твои устои? Я отчасти потому и привел тебя сюда, чтобы ты это как следует продумал. Но ты одинок, а еще отец мой говаривал, что самое главное — это все наше сословие, эта роща вокруг нас, что заставляет каждый пень пустить десять побегов. Смотри дальше — у тебя глаза молодые, может, тебе удастся там что-нибудь рассмотреть. Я-то знаю на память. Четвертым в ряду должен был быть гроб матери Шарлотты-Амалии, сестры твоего отца. Но ты знаешь, что мы не сочетались законным браком, и посему ее увезли на фамильное кладбище Брюммеров в Танненгофе. Приедешь — снеси ей мой поклон, я к ней так был привязан… А вот там есть еще одна гробница — лет восемь назад я разглядывал это дивное творение искусства с барельефами по бокам и на крышке, передающими сказание о Граале. Того, кто там покоится, я никогда не видал, даже никаких сказаний о нем не сохранилось. Хроника рода Геттлингов упоминает о нем лишь в нескольких словах, но я нашел на чердаке его собственные, писанные им в старости воспоминания. Хорошо, что в свое время их никто не читал, вряд ли он тогда лежал бы на этом почетном месте. Рыцарь Вильгельм Геттлинг не был моим дедом, жил он холостым и умер бездетным, потому Атрадзен перешел к сыну его брата, моему отцу. Наверное, это последний из рода Геттлингов, в чьих жилах текла кровь рыцаря времен крестовых походов. Казалось, в Атрадзен он завернул лишь на минуту, по дороге от воинских приключений в тот мир, где он ныне, верно, пребывает в сонме ангелов, коим вседержитель повелел носить при себе меч. Родился, вырос и выучился в университете за границей, служил в войске курфюрста Бранденбургского, воевал на стороне герцога Бургундского против Людовика Одиннадцатого и его союзников. Прибыв в Лифляндию, Вильгельм Геттлинг, хотя ему было уже под шестьдесят, и не подумал осмотреть наследственное имение, с тем чтобы по-настоящему вступить во владение им, а тут же отправился в поход Вальтера Плеттенберга против московитов. Когда славный магистр разбил царя и заключил с ним мир, и тогда еще Вильгельм Геттлинг не объявился в Атрадзене, а, подружившись с русскими, поехал в недавно отторгнутый от Ганзейского союза Новгород, в монастырский город Белый и даже в Москву, где видел и самого царя. С превеликим восторгом пишет он о просторах Московии, где целый день пути от одного села до другого, где реки шириной в мили и полны рыбой, ели такие толстые, что только пять человек могут их обхватить, мужики пекут хлеб из льняной лузги и лебеды, в каждом городе сорок церквей, а по улицам ходят медведи; бояре даже летом носят там собольи шубы, целые дни едят и пьют, спят на необструганных, но позолоченных дощатых лавках, а в углу перед иконами у них денно и нощно горит маленький светильник. До края Московии еще никто не досягал, людей ее не пересчитал, богатства недр не оценил. Дядя моего отца несказанно полюбил Московию и был глубоко убежден, что только с нею Ливонское рыцарство должно оставаться в дружбе. Московиты скинут шведов в море, отгонят поляков за Дюну и Неман, под ними и в содружестве с боярами ливонские дворяне обретут золотой век. Так писал мой предок барон Вильгельм Геттлинг.

Курт уже чувствовал утомление от этого хрипящего потока слов.

— К чему ты говоришь мне все это? Там дальше, в глубине склепа, верно, лежит еще кто-нибудь, и ты знаешь весь ход их жизни. Не рассказывай мне о них, я устал и не вижу в этом никакого проку.

— Ты еще не видишь! И ни один из вас не видит, слепо мчитесь в ту сторону, куда вас обращает, время, не вопрошая себя: а не встретите ли вы в дороге других, кто устремляется вам навстречу, расходясь с вами. Все вы одержимые, и ты тоже! Нет, об остальных я не стану рассказывать — если тебе троих мало, так и тридцатью не убедишь. А ведь я тебе сейчас ясно показал ту ось, вокруг которой вращалось прошлое ливонского рыцарства и ныне вращается судьба лифляндского дворянства.

Курт пожал плечами.

— Ничего не понимаю.

— Вот в этом-то вся и беда, что никто не понимает. И трагично и в то же время смеха достойно. Все вы ученые и к борьбе готовые, в облаках витаете и ветер ломите — точь-в-точь как в комедии Аристофана! Один видел выход — с поляками против шведов, другой — со шведами против поляков, а третий — с московитами против тех и других.

— И надобно сказать, что каждый из них был в известной мере прав.