На грани веков

Но вот что надо делать-то? Обратно Мартынь шел куда медленнее, чем сюда. Весь вечер в груди у него горело, пылало, кипело, переливалось через край. Поднять всю волость, эстонцу молотом по башке. Плетюгану по башке, молодому барину по башке… Имение запалить… Разорить все это чертово логово… Сделать так, чтобы Майя не досталась Тенису Лауку…

После разговора с угрюмым Клавом горячка спала. Что же он поделает с одним молотом? Что они могут вдвоем с Клавом? Хозяева не подымутся — это верно, разве он сам их не знает. А нетягловые, ремесленники, батраки — разве они намного лучше? Разве оба конюха и бочар не были среди тех, кто, вынюхивая, как псы, бежал по следу Падегова Криша, кто навалился на него, связал и потащил в клеть? Собачьи души, рабы!.. Да — Криш!

Кузнец направился по дороге дальше. Двор Падегов довольно далеко за Вайварами, за Вилкодобами и Смилтниеками. Но вот кто-то медленно едет навстречу. Серый из имения — это, верно, ключников Марч, который отвозил Криша. Мартынь стал посреди дороги и остановил его. Возница почти скорчился на дне телеги. Сразу же разглядев, что это за лихой человек, даже начал заикаться.

— Я не виноват… Бочар с конюхами его изловили. Плетюган велел, ну я и повез.

— Не бойся, я тебе ничего худого не сделаю — ты ведь не из их породы. Сильно досталось?

— Чуть живой. Вся солома в крови, выкинули даже. Да там Лавиза, уж она его подымет.

— Видишь, Марч, какие дела. Человека хуже скота считают. А что еще с нами сотворят, когда молодой барин домой приедет!..

— Говорят, отпетый бездельник. Тогда и вовсе житья не станет.

— Ну, тебе-то что, ключникову сыну, ты и сам вроде полубарин.

— Ой, Мартынь! Я бы эту полубарскую жизнь с охотой кому другому отдал. Да хоть тебе же. Кто только не помыкает: отец, эстонец, писарь, Плетюган, даже Грета, а теперь еще и немцы из Риги да каменщики. Что я им, слуга какой? Только и помыкают.

— Выжечь все это змеиное гнездо!

— Ты об этом уже давно толкуешь, а как стояло оно, так и стоит. Откуда же он возьмется, поджигатель этот? Ну, ты можешь, — а еще кто? Больше-то никого нету. Поостерегись теперь, не показывайся близко: Плетюгану велено следить, они тебя живьем сгрызут, коли попадешься в руки.

— Я не Криш. Меня живьем не возьмут.

— Я бы на твоем месте не шатался по лесу. Прямо в Ригу бы махнул, как Юрис. Ты хороший мастеровой, тебя бы там с охотой взяли.

— А Майя пусть достается Лаукову Тенису, барсуку жирному? Этого ты мне желаешь?

— Братец, да будь моя воля, я бы вам обоим самого хорошего пожелал. Да где же у меня силенка-то? И что ты сам замышляешь сделать с этой волчьей сворой?

— Как ты думаешь, что мне делать? Э, да что с тебя возьмешь, ты такой же, как и все. Но одно тебе скажу: сам еще хорошенько не знаю, что сделаю, а Майю им не оставлю. Только ты придержи язык, ни полслова, что видал меня, а то я за себя не поручусь. Теперь мне все одно, отца с матерью не пожалею.

— За меня ты не бойся, я-то буду помалкивать. Только, думаю, ничего хорошего из этого не выйдет. Может, ты бы лучше поговорил с Яном-поляком, чтоб он жалобу написал?

— В воскресенье же свадьба, А сколько до того воскресенья?

Марч тяжело вздохнул.

— Несчастный ты человек, Мартынь. Помогай тебе бог, но путного у тебя ничего не выйдет, это я наперед говорю.

— Коли так, один конец — будь что будет, не все ли равно…

Телега загромыхала в ту сторону, где чернела стена ельника. Прямо перед ним над горизонтом выползла полная луна. Блеклый свет заливал окрестные поля с рощицами, пятнами кустарника и приземистыми серыми крестьянскими домишками. Смилтниеки остались позади. Мартынь свернул к Падегам. Извилистая, как раз в телегу шириной дорога в густой росистой мятлице. Ноги то и дело спотыкались, попадая в глубокие заросшие колдобины, — это еще с тех пор, когда был жив старый Падег и у них была своя лошадь.

Единственное строеньице на краю сосняка, на сухом песчаном, взгорье. Крыша дырявая, местами осевшая уступами, над коньком торчат переметины, проступают голые решетины. С другого конца овин, оттуда еще издали тянет запахом сажи и прокопченной печной глины.

Волоковое оконце оставлено приоткрытым, там временами поблескивает огонек. Кузнец остановился и прислушался.

Внутри кто-то голосил — долго и протяжно, обрываясь и начиная снова. Голосили так, будто мешок на голову накинут, будто из подземелья. На собаку не похоже. Падеги ее давно уже не держали. Две козы, два поросенка, четыре овцы и три курицы с петухом — кто же не знает всей живности Падегов. Мартынь Атауга не из пугливых, но сейчас от этого завыванья и ему стало жутко.