На грани веков

— Можно, сынок, можно. Одной злобой да гневом без силы ты ничего не добьешься. Ну-ка, вырви у зверей свою Майю, свою голубку. Ну что, можешь?

Кузнец застонал и отпустил руку старушки,

— Может, ты можешь, мать? Ты такая мудрая, молодому барину ты все равно что мать родная.

— Молодой барин приедет только в воскресенье вечером, тогда их уже обвенчают. Майя для меня дороже родной дочери, что могла, я все сделала. Лаукову ругала, Тениса лаяла. А тот только облизывает свою пухлую рожу, как об этаком лакомом кусочке подумает. На колени перед эстонцем падала — да ведь это камень, а не человек. Знаешь, кем была для него Лаукова, да и теперь, поди, кто знает, — Грета это только так. Что Лаукова надумает, то по ее будет. И расчет у нее простой. Когда Тенис уйдет, усадьба одному Тедису достанется — а то как же, чтобы эстонцев сын был испольщиком! А Анна с ней заодно: если такого пентюха взять в дом, так хозяйкой весь век она будет — ногами потопчут нашу Майю. А Бриедис — разве ты сам не знаешь, какой он! Через соломинку не переступит, если барин не велит.

— Дане могу я с тем смириться! Я ее в лес уведу.

— В лес она с тобой не пойдет, на это ты лучше не надейся. Она же боязливая, что козочка, в чужой дом одна с неохотой зайдет.

— Тогда я ее, тогда я ее лучше своими руками… А этим зверям не отдам!

Он выкрикнул это так, словно разума лишился. Лавиза вздохнула.

— Может, так-то оно и лучше бы… Только что зря говорить, сынок, что понапрасну языком молоть. Холопом родился — и доля холопская. Одна у меня забота была о Майе, теперь о тебе прибавилась. Не давайся им в руки, живьем тебя съедят. Эстонец только зубами и скрипит, с Плетюганом шепчутся — мудрят чего-то оба. Иди в лиственские леса к Друсту. В Ригу беги, к Юрису!

— Никуда я не побегу, мать, — пока что… Без нее никогда! Все равно — так и этак — один конец…

— Приедет молодой барин, как оленя, тебя здесь обложат с загонщиками да с собаками. Видывала я на своем веку. Шведские законы тебя не спасут, беглых они не жалеют. Да что я, старая гнилушка, учить тебя буду… Только пропадешь ты без хлеба. Завтра схожу в Атауги, пускай мать положит для тебя — за березняком в лесу, где три большие сосны, у последней во мху, — ты только повороши.

Мартынь подождал, пока фигура Лавизы не вынырнула из ельника на равнину перед имением, потом перекинул молот через плечо и повернул в лес, в сторону больших лугов и своей усадьбы.

4

Солнце еще не поднялось над верхушками деревьев, но вдали по большому мокрому, серому от росы лугу к северу уже тянулись золотистые полосы. Кустарник отбрасывал прохладную тень до самой дороги, ведущей к кирпичному заводу, по которой уже грохотали первые телеги поехавших за кирпичом. Утро такое тихое и прозрачное, что молодое ухо расслышало бы, как в далеком Лиственном звонят на работу. В атаугском березняке просвистела иволга. Ночью или завтра жди дождя.

Лавиза вышла из леса к березовой рощице. Шла она, глядя в землю, что-то выискивая, время от времени нагибалась, срывала на сухом пригорке какой-нибудь лист, покрутив головой, бросала. В переднике у нее уже порядочная охапка трав и цветов. По привычке она что-то бормотала про себя, порою щурилась, поглядывая из-под выгоревших ресниц поблекшими глазами на опушку сосняка.

У подножия косогора прилепилась клунька с пристроенным к ней хлевом. Дарта у колодца черпает воду, и Марцис, верно, уже на скамеечке перед клунькой возится с туесками и лукошками. Кузня у дороги сегодня не дымится — да и с чего бы ей дымиться, коли кузнеца нет дома… И долго его не будет дома… Лавиза не пошла туда. Прикинулась, будто совсем не видит людей, вроде ей до них и дела никакого сроду не бывало. Свернула по опушке леса в сторону Бриедисов и имения, но потом передумала и вернулась в рощу.

Во всей округе нет другой такой рощи. И всего-то небольшая купа старых берез, обрамленная густым ольшаником, вербой, мелким осинничком и зарослями сухого папоротника. Ни козы, ни коровы здесь не паслись, да, похоже, и человечья нога не хаживала. В тени кустарника сквозь пожухлую прошлогоднюю листву пробилась свежая сочная трава с темно-синими, красными и желтыми пятнами еромыча, смолки и лютиков. Краснела, тяжело согнувшись, перезревшая земляника, сладко пахло цветами и ягодами.

Раздвигая кусты передником, одной рукой защищая лицо от веток, Лавиза пробиралась сквозь чащу. Дальше не было ни поросли, ни низкорослого деревца. Только те, что выросли десятки лет назад да так и остались стоять, — седые, корявые березы с низко опущенными космами ветвей. Под ногами хрустел бурый ковер из сухих обломанных веток. В середине рощи березы пошли ниже, образуя углубление в виде чаши. Отодвинув их на почтительное расстояние, на дне чаши рос приземистый дуб, раскинув сердитые лапы над плоским, иссеченным резьбой камнем.