На грани веков

Сначала сильный ветер донес оттуда знакомый запах, затем послышались гортанные возгласы, и, наконец, из кустов вынырнули шестеро конных по три в ряд. Воины Мартыня еле удерживали палец, такой соблазнительной была эта цель в узкой теснине дороги, сама на мушку садилась. Псов не видно, значит, они с ордой, следующей сзади, и уж как пить дать унюхают чужих еще издалека. Вожак наказал стрелять только вслед за ним, когда калмыки выедут из ольшаника; сам он укрылся за небольшим кустом куделевидного можжевельника, ветви которого не достигали земли — в эту щель дорога проглядывалась вся, как на ладони. И в основном отряде всадники ехали по трое в ряд, не предчувствуя ничего плохого, самозабвенно лопоча. Псы бежали впереди, встречный ветер относил запах. Но вот ищейки поравнялись с засадой, разом вскинули носы к косогору, подпрыгнули и дико зарычали. Ряды конных разом остановились, последние из них еще не выехали из кустарника, так что даже не прикинешь, сколько их всего. Да и времени не оставалось — вожак выпалил, за ним вразброд загрохотали мушкеты остальных. Пули щелкали, попадая в седла, в ноги калмыков, в конские ребра, картечь со свистом царапала кору ольхи и сбивала листья. Косоглазые страшно взвыли, словно в одно горло; кони вздыбились и ринулись назад; два всадника скатились в глинистую грязь, остальные, уносясь прочь, еще успели выстрелить через плечо; стрелы, вжикая над лежащими ратниками, либо впивались в ветви можжевельника, либо вонзались в землю шагах в двадцати позади. Только одна сбила шапку с Мартыня и в пяти шагах от него пригвоздила ее к земле. Кожу на темени содрало, но Мартыню некогда было вытереть струйку крови, стекающую прямо в глаз. Как и остальные, он в лихорадочной спешке перезарядил мушкет и выпалил вслед бегущим. Выстрел за выстрелом прогрохотали опять. Они еще больше напугали косоглазых, но урона им не нанесли.

Три человека прошли по дороге, чтобы проследить, не соберутся ли калмыки с духом и не повернут ли назад. Вожак, чертыхаясь, занялся раной, кровь из которой никак не останавливалась и уже склеила волосы. Остальные спустились к дороге, чтобы взглянуть на убитых. Одному косоглазому картечью разворотило полголовы, он лежал навзничь, широко раскинув руки и ноги. Второй, скорчившись ничком, лежал в большой луже крови. Петерис нагнулся поглядеть, испустил ли он дух, но тут калмык вдруг подскочил, в руке его мелькнул кривой клинок — острие неминуемо должно было вонзиться в самую грудь ратнику, если бы Петерис не успел откинуться в сторону; оно угодило под мышку, проткнуло кафтан и бок над ребром. Раненый взвыл от боли и гнева.

— Ах ты, погань, он еще тычется!

Тяжелый приклад мушкета обрушился на кулак, стиснувший рукоять сабли, пальцы хрустнули и разжались. Второй удар, еще крепче, пришелся по левой руке, в свою очередь потянувшейся за саблей. Тут подбежали остальные ратники, пинками сбили косоглазого наземь, три человека подхватили его и, как колоду, потащили по скользкой грязи.

— Повесить, повесить, на страх остальным!

Его же собственные ремни нарезали тонкими полосами, сладили петлю и накинули ему на шею. Пригнули стройную березку над самой серединой дороги, так что голова верхового обязательно должна была задеть повешенного. С минуту он подергал ногами, затем замер, только гибкий ствол еще зыбился, словно укачивая калмыка. На ходу оглядываясь на него, ополченцы злорадно смеялись: немногочисленные стычки с врагом уже успели превратить этих обычно мирных и благодушных людей в безжалостных вояк.

В пылу битвы, за шумом ее, ратники Мартыня Атауги не слыхали выстрелов и криков невдалеке, да и ветер относил все звуки к югу. А внизу, у мельницы, в это же самое время происходили выдающиеся события.