На грани веков

Ветер взметнул дым до середины сосен. Поддерживаемый Интой, Юкум встал на колени. Инте пришлось остаться согнутой, чтобы можно было помогать ему, — так они и поползли отсюда, держась по ветру, окутанные едким спасительным дымом. Вероятно, и Юкум сознавал, что теперь их жизнь зависит от считанных минут, поэтому он изо всех сил старался владеть непослушным телом и полз так быстро, как только мог. И все же Инте казалось, что они еле двигаются, что сквозь порывы ветра сзади слышен треск сучьев и фырканье коней — и она обливалась холодным потом. Точно улитки, ползли они долго-долго, и вот, наконец, в двух шагах перед ними показалась белесая полоса большака. Удастся ли перебраться через него незамеченными? А разъезды? Холодная дрожь пробежала по всему телу Инты, она опять прильнула головой к Юкуму.

— Это большак, по нему взад-вперед ездят дозорные, а нам надо на ту сторону. Давай-давай, держись, там передохнем.

Все-таки он слышал и понимал. Даже шум ветра не заглушал его прерывистое дыхание, когда они ползли, низко пригнувшись, как будто это имело какое-нибудь значение; вот они перебрались через дорогу и вползли в спасительную чащу, глубже, глубже… Замученный Юкум уже выбился из сил и со стоном уткнулся в мягкий ковер полевицы. Рука Инты почувствовала, что спина его содрогается от тяжелых вздохов, а одежда насквозь промокла от скользкой липкой жидкости. Жив и спасен… о большем она и не помышляла. Никто и никогда не учил ее молитвам, а тут она бессознательно сложила руки, обратила кверху лицо, словно выражая горячую благодарность шумящему, свистящему ветру, заглушавшему и стоны раненого, и ее дыхание, гибким березам, сердито дрожащим осинам, которые наклонившимися вершинами обещали уберечь своих случайных гостей, а больше всего — спасительной тьме, укрывшей их от грозящих смертью косых пылающих глаз…

Юбка на коленях изодрана в клочья, ноги стерты до крови. Инта встала и приподняла обессилевшего Юкума, двойная сила была теперь в ее мускулах. Здоровую руку его она закинула себе за шею, своей же обняла Юкума за пояс и крепко держала. Так, почти неся его, она потащилась сквозь густую заросль, островками папоротника, через узкие просветы в путанице полусгнивших сучьев. Раненый, должно быть, ничего не видел, но глаза Инты, лесного звереныша, кое-что различали даже в этом шумящем черном хаосе. Долго-долго тащились они так, спотыкаясь и вновь поднимаясь, с изодранными лицами, с исцарапанными руками, смертельно усталые, порою не соображая, зачем они здесь и куда бредут. Ночь тянулась бесконечно, бескрайней казалась и эта спасительная чащоба. И только когда ноги Инты почувствовали что-то похожее на пологий откос, стволы деревьев стали вырисовываться, листва понемногу затихать. Подняв лицо, Инта увидела покрытое свинцово-синими тучами небо. И, сама уже готовая потерять сознание, поддерживая Юкума, шаталась и порой приваливалась спиной к какой-нибудь березе, чтобы перевести дух.

Но тут Инта внезапно услыхала знакомый звук — раз, другой. Искрой промелькнуло что-то совсем вылетевшее из головы этой кошмарной ночью и совершенно забытое. Усадила раненого и, пошатываясь, пролезла сквозь кусты к дороге — порядком уже рассвело, даже землю можно было разглядеть. Да, вон сидит на корточках бородатый Букис; положив заряженный мушкет по одну сторону, меч пристроив по другую, он уже онемевшими руками укачивал Пострела, но тот брыкался и никак не умолкал. Лицо старшого, как только он завидел Инту, озарилось радостной улыбкой, но она сразу же потухла, когда он получше разглядел оборванную и исцарапанную няньку, еле державшуюся на ногах. Так уж с ним всегда бывало: от неожиданности ли, выражая ли сочувствие, жалость, гнев — безразлично, какое переживание, — он всегда точно досадовал и ощетинивался, иное выражение чувств было не в его натуре Он швырком кинул ей на руки Пострела и пробурчав в бороду:

— И где ты всю ночь таскалась? А мы ждем не дождемся. Этому крысенку, наверно, есть охота.

«Наверно»… Да ведь как же не наверно!.. Букис принялся расспрашивать о вчерашней перестрелке и о том, что там случилось, но Инте некогда было рассказывать. В котомке еще нашлась горсть сухарей и туесок с медом Тениса. Пострел жадно сосал, чмокая губами и радостно глядя на кормилицу. Поев, он потянулся, зевнул и удобно привалился спать к теплой груди няньки, лежа под большим платком. Инта встала и пристроила малыша так, чтобы ему удобнее было дышать, потом сокрушенно покачала головой. Ну чем плохо этому баловнику, знай хрюкает да еще улыбается во сне, — как же она теперь с такой ношей будет поддерживать замордованного Юкума, коли сама еле на ногах стоит? Но тут она заметила, что Букис поглаживает простреленную ляжку, и вскипела.

— И чего ты стонешь с такой царапиной! А ну вставай и помоги тому, кто сам подняться не может.

Обруганный ею Букис послушно поднялся и пошел, крепясь, закусив нижнюю губу и прищурившись, волоча правую ногу и раздувая от боли ноздри.