На грани веков

Никто не отозвался. Его толкнули вперед через темную дыру в какое-то помещение, где остро пахло дегтем, копотью и отсыревшей печной глиной. Курт чувствовал, что провожатые возятся где-то рядом, слышал тяжелые вздохи Марча. Мошенник, видно, прикидывается, что не участвует в этом заговоре.

Чиркнуло огниво, загорелась воткнутая в трещину огромной каменной печи лучина. Ветер, проникавший сквозь щели, колебал пламя, оно только мгновениями освещало нутро дегтярной печи и бросало отсвет в углы, заваленные выкорчеванными сосновыми и березовыми пнями. Треснувшее, дочерна закопченное корыто лежало вверх круглым дном. Курт почувствовал сильную усталость.

— Я бы хотел присесть, видимо, все равно придется остаться здесь, пока не кончится дождь.

Не ожидая ответа, уселся на корыто и подпер голову руками. «Роданта в плену у разбойников» — пришел ему в голову роман Продрома. Он даже повеселел.

По лубяной крыше гулко заплюхали первые капли дождя.

6

Друст проснулся, когда рукав его уже не мог защищать лицо от хлещущих дождевых струек, которые становились все обильнее и холоднее. А тут еще острые крупинки града секли руки и лоб. С ворчаньем он заерзал, сел и повернулся спиной к ветру. Темно, как в преисподней; со скрипом и шумом качались сосны, время от времени окатывая сверху всем, что скапливалось на мохнатых верхушках.

Хмель с него наполовину слетел, постепенно и туман рассеялся, глаз лесовика приучен видеть даже в кромешной тьме. Где-то рядом, слышно, еще кто-то ворочается и ворчит. Друст пополз и нащупал мокрый сапог. Перед ним сидел и почесывался Анцис Гайгал. Иоргис уже на ногах — это он и ворчал. Чуть поодаль еще один, большой и неуклюжий, точно поднявшийся на дыбы медведь. Иоргис Гайгал чертыхнулся.

— Будто все творила подняли — ведь это ж потоп! Это ж бес его знает что такое! Пошли под большие сосны!

Но и под большими соснами не очень-то можно было укрыться, там на головы не так лило, но зато ветер с опушки в промежутки между стволами хлестал дождем по ногам еще злее. Анцис Гайгал нагнулся и пощупал.

— Вот дьявол! Сапоги полнехоньки, так и хлюпает.

Иоргис, скрипнув зубами, откликнулся:

— Думает, у него одного! Ну и вылей, чего захныкал, как баба!

Друста, молчавшего до сих пор от злости, прорвало:

— Сапоги… Нашел о чем плакаться! У меня за воротом целое озеро.

Он отхаркнул и сплюнул так, будто хотел выплюнуть и горечь пива, и тошнотный вкус водки.

— Напьются, как скоты, а потом дрыхнут! Ну вот ты, знаешь, что теперь — вечер или утро?

По правде, он и сам не знал этого и только ждал, не подскажет ли кто. Но что они могли сказать — лишь топтались и плотнее прижимались спиной к стволу сосны. При свете далекой молнии отчетливо вырисовались съежившиеся фигуры. Друст разозлился еще больше.

— Сопят теперь, как быки! Утробы ненасытные! Я же говорил… — И тут же замолчал: а и вправду ли он говорил? Ну ясно, говорил! А то как же! — Я же говорил: не пейте вы, не напивайтесь! Как же, послушают они тебя. Только бы добраться до бочки, а там дуют вовсю. А потом знай храпят, пускай кругом хоть потоп.

Остальные не отзывались ни словом, чувствуя свою вину и, должно быть, думая, что Друст один только и бодрствовал. Лишь после долгого молчания за спиной прогудело:

— А где же теперь кузнец?

— Кузнец всегда там, где надо. А про себя ты знаешь, где ты есть? Думаешь, будто всю ночь под боком у старухи проспал. Олухи, а не люди!

Но тут же сдержался, в голосе его даже зазвучало нечто вроде жалости.

— Вот ведь народ! Хвастуны и лежебоки! Пошли другу помогать, да и проспали всю ночь. Где Мартынь? Да уж, понятно, в имении и орудует один. Чтоб им околеть, этим помощничкам!

Вся троица разом выпрямилась, словно их кто оттолкнул от мокрых стволов. Вот оно то, что их больше всего и угнетало. Анцис Гайгал крякнул.

— Да уж срамотища… Да разве же у нас ни ума, ни понятья не было совсем? Не говорил ли я тебе: Иоргис, ты…

Всем им казалось, что каждый говорил другому то, что надо было сказать. Иоргис Гайгал шагнул вперед — в сапоге хлюпало.

— Вроде дождь и перестает. Схожу на опушку, погляжу.

Насколько долго собирался дождь, настолько же быстро он пронесся. Верхушки сосен раскачивались тише, гул постепенно замирал. Если хорошенько вглядеться, то опушку леса можно было различить и отсюда. Когда добрались до нее, на востоке, над лугами, уже медленно расплывалась зеленоватая полоса прояснившегося неба. Друст вырвал из-за пояса топор, Томс перекинул через плечо дубину. Гайгалы раскрыли большие ножи. Ноги у всех еще подкашивались, дикие спросонья глаза даже в темноте сверкали недобрым огнем.

— Пошли! Все в муку смелем!

Томс уже спускался по косогору — большой и черный, словно туча.

— Камня на камне не оставим! Покажем, как надо в имении на свадьбе гулять!