На грани веков

— Пусть пан рыцарь не обессудит. Время летнее, духота. Всю ночь простояло в колодце, да он неглубокий, всего шесть локтей. Ключи с холма все время его наполняют. Вода как лед, да только что поделаешь, коли даже по ночам такая жара. Да и пивовар в нашем имении никудышный. Хмельник у него совсем заброшен, по-старому больше багульником обходится. Горечи в пиве нет и тепла не терпит. Зимой еще туда-сюда, а летом… Ну, да пан рыцарь сам видит. Но зато крепкое чертовски. Пан рыцарь, верно, не замечает?

Курт не слушал его. Морщась, посасывал он пиво, процеживая сквозь усы, и раздумывал. Как славно оно пьется в виттенбергском погребке, где под готическими сводами так тихо и прохладно! А здесь мух рукой надо отгонять, чтобы в рот не лезли. Вся печь от них черным-черна, вон и в паутине качается целый рой.

Корчмарь изгибался, будто камыш в быстрой протоке. Не замолкал ни на минуту — мельница его, «пшикая» и «дзекая», молола без устали.

— Иногда я беру из Берггофа, господин барон разрешает. О, то пану отведать бы! Молоко, а не пиво, язык можно проглотить. Шведские господа из Риги наезжают, с собой вино, а ко мне: «Корчмарь, есть у тебя берггофское?» А у меня когда есть, а когда и нет. Берггофское все выпивают, сколько бы ни было. Может, пану рыцарю угодно похолоднее, — я вытяну, у меня еще бочонок в колодце.

Курт расслышал наконец, что он говорит, убрал со стола локоть и поставил кружку. Зеленым шелковым платком вытер губы.

— Не надо больше, не хочу, и без того ударило в голову… Ты говоришь, господа из Риги… Это из редукционной комиссии{3}? Разве они часто наезжают?

— Ну да, те самые, что имения обмеряют, ходят по мужицким дворам да все записывают. Швед все строже становится, хочет показать, кто настоящий хозяин на этой земле. Теперь все не так, как господин барон пожелает, а так, как по их книгам записано. Пять дней в неделю, — нет, говорят, это много. Четыре дня с тебя барщины. Двадцать талеров? Нет, только пятнадцать с тебя положено. Теперь все с того, какова запашка да как земля родит. Вот он, швед… Не то что в польские времена{4}!

Корчмарь для вида возился с водочными мерками у стены, а сам то и дело поглядывал искоса на пана рыцаря. Тот слушал, задумчиво склонив голову в тени оконного косяка, и по лицу, остававшемуся затененным, ничего нельзя было прочесть. Рука поляка все что-то нащупывала на стене, да и речь стала какой-то нащупывающей. Корчмарь продолжал:

— Дерьмо, а не времена при поляках было — так мой отец говаривал, так и я говорю. Швед — иное дело. Сам я тех времен не застал — только тридцать первый год в Лифляндии. Но те, кто от отцов слышал, рассказывают. Чего только не услышишь, когда понаедут они за покупками в город. А пан рыцарь знает, что сами курляндцы зовут город Яуньелгава?

Курт, подняв голову, буркнул:

— Наслушался я об этом по дороге из Литвы.

Корчмарь рассмеялся. Казалось, лошадь заржала во все горло.

— Чудные эти латыши. «Эф» они не могут выговорить, ничего не могут выговорить! Господа велят называть этак, а они все да свой лад. Двадцать пять лет я уже говорю по-латышски, а до сей поры смех берет. Люди, а гагакают, что литовские гуси. А ведь как польский язык звучит, ну и немецкий, конечно! Школы еще для них заводят{5}. Писать и читать… Наш господин тоже вроде собирается открыть, только какая же у него здесь школа будет, коли ни церкви нет, ни кистера, учить-то некому. Писать? Староста тебе в субботний вечер на спине все, что надо, пропишет…

Курт движением руки остановил этот поток злоречия.

— А ныне все еще наезжают те господа из Риги?

Корчмарь быстро оперся ладонями о стол, перегнувшись через него. Узенькие глазки прищурились еще больше.

— Да с месяц уж как не видно. Зато по весне каждую неделю. Только в один Берггоф три раза. Эти господа, которые здесь постоянно распоряжаются, все никак с паном Сиверсом{6} не разделаются. Какие-то старые дела ворошат, вытаскивают на свет даже то, про что сами холопы забыли. — Он пригнулся еще ниже. — Большие перемены тут за десять лет. Пан рыцарь, быть может, и сам уже слышал?

— Откуда ты знаешь, что меня десять лет не было?

— А танненгофский кучер? Он мне здесь каждый вечер до полуночи рассказывал. Он еще пану вашему отцу служил. Самого пана рыцаря верхом ездить научил. Старый Кришьян немало повидал на своем веку.

— Я его как будто припоминаю.

— Да, старик Кришьян многое может порассказать. Танненгофский сосед, старый Шульц{7}, уже пять лет не живет в Лауберне. Не смог доказать, что имение еще с орденских времен было леном его предков. На восемнадцати возах во Фридрихштадт переправлялся. Теперь он в Митаве при дворе герцога Фердинанда. А в Лауберне арендатор — онемечившийся поляк из Риги, каково? Лаубернцы теперь живут господами. Корчмарка из прицерковной корчмы наняла помощника, с одной волостью и то управиться не может.

— И ты говоришь, что в Берггоф тоже ездят?