На гребнях волн

Я смотрю на нее, пытаюсь поймать взгляд сквозь солнечные очки. Но ее молчание и напряженный разворот плеч говорят мне: я снова ее потеряла.

Когда мы возвращаемся в отель, Мария Фабиола снова берет меня за плечи и целует в обе щеки – как здоровалась, так и прощается.

* * *

За завтраком я встречаюсь с Хью. Сегодня на нем рубашка персикового цвета, и ест он с серебряных приборов один. Мария Фабиола пропустила завтрак – не хочет со мной встречаться.

– Доброе утро, – здороваюсь я с ним.

– Доброе утро, – отвечает он и вытирает губы салфеткой.

Встает и жестом приглашает к нему присоединиться. Я сажусь, он помогает мне придвинуть стул, а затем возвращается на свое место.

– Сегодня уезжаете? – спрашивает он.

Я рассказываю, что свекровь сейчас собирает вещи и после завтрака мы отплываем на пароме. Он советует мне свой любимый ресторан в Неаполе, называет имя метрдотеля. Вот так живут богачи, думаю я. За дорогими блюдами тратят время на разговоры о других дорогих блюдах.

Подходит официант и предлагает мне капучино.

– Синьора Батиста здесь уже была, – говорит он. – Вы ее пропустили.

– Да, – отвечаю я. – Я проспала.

– Ох уж эти отели! – замечает Хью, когда официант уходит. – Все здесь все обо всех знают. Наверняка знают и то, что моя жена сейчас на массаже. Она единственный известный мне человек, который делает массаж в десять утра.

С Хью легко общаться. Я уже забыла, чем он занимается, и думаю о нем как об ушедшем на пенсию теннисисте. И разговор с ним – вроде урока тенниса для начинающего: он, тренер, посылает мне не слишком сложный мяч и ждет, пока я отобью. Если отбить не удается, посылает другой мяч.

Хью говорит, что очень рад со мной познакомиться: ведь подруг жены из времен ее детства, из Сан-Франциско, он почти не знает.

– Всегда пытаюсь представить себе, каково было там жить, – говорит он. – У моей компании офис неподалеку от Купертино, так что я нередко там бываю. Знаю одного человека, который занимается недвижимостью. Элитными домами. Валленберг его фамилия. Не знакомы с ним?

– Знала его когда-то, – говорю я. После той вечеринки в честь Марии Фабиолы я Акселя Валленберга больше не видела. – Он ходил в другую школу.

– Ах да, верно. Странно это, должно быть, – расти в школе, где вокруг одни девочки! Знаете, как всегда говорит об этом Мария?

Я округляю глаза. Он называет ее Марией?

– Она говорит, что вас там лишали индивидуальности. Делали копиями друг друга. И единственный способ с этим бороться состоял в том, чтобы как-то выделиться из толпы.

Я долго не знаю, что сказать, и наконец отвечаю:

– Что ж, Мария Фабиола, бесспорно, выделяется из толпы!

Он вежливо улыбается – ясно, что слышит такое не в первый и не во второй раз, – и машет официанту, прося кофе.

– Как вы думаете, если бы вы переехали в район залива, отправили бы своих дочерей в школу «Спрэгг»? – спрашиваю я.

Хью долго смотрит на меня.

– Дочерей? – переспрашивает он. Снова долго молчит, и что-то в его взгляде меня пугает. Наконец он спрашивает: – А кто сказал вам, что у меня есть дочери?

О боже, думаю я.

– Мария Фабиола говорила… – отвечаю я. – Рассказывала о своих трех дочерях.

– Можем мы выйти на минутку? – говорит он и, не дожидаясь моего ответа, встает.

Мы выходим на балкон – и обнаруживаем там двух женщин средних лет: они громко восхищаются браслетами друг друга.

– Не пойдет, – бормочет он и поворачивает назад.

Следом за ним я иду к лестнице за дверью в дальнем конце столовой. Лоск беззаботного отпускника с него слетел: теперь Хью выглядит как человек, отчаянно нуждающийся в отпуске.

– Вы должны понять… – говорит он так, словно собирается раскрыть мне какую-то страшную тайну.

Но никаких тайн не сообщает – вместо этого замолкает и молчит так упорно, что я, кажется, слышу движение воздуха.

– Она это делает… – говорит он наконец.

По лестнице поднимается горничная со стопкой свежих скатертей. Кажется, она не ожидала кого-то здесь увидеть.

– Scusatemi[9], – говорит она.

Хью, похоже, ее не замечает – даже почти не двигается, чтобы ее пропустить. Горничная кое-как протискивается мимо него.

– Нет у нас никаких дочерей, – говорит он и, словно фокусник в конце трюка, показывает мне пустые ладони. – Мы с вами, возможно, никогда больше не встретимся, но все же я решил об этом сказать. На случай, если вы будете что-то рассказывать другим своим подругам.

Умолкает и значительно смотрит на меня. Ясно, что такие объяснения ему приходится давать не впервые.

Я смотрю в окно, на океан, вспоминаю обед с Марией Фабиолой. Понятно, почему трое детей, думаю я. У меня один ребенок и два выкидыша. Всего три. Раздумываю, не спросить ли Хью, в самом ли деле Мария Фабиола собралась купить этот отель вместе с фестивалем, – но вдруг понимаю, что страшно устала; а кроме того, я уже знаю ответ.

* * *

Мы с Инес спускаемся на фуникулере в порт, а затем поднимаемся на борт парома. Она хочет сесть сверху и занимает нам два места на корме.

– Ты ведь знаешь, об этом острове писал Гомер, – говорит она.

Я прошу напомнить, что он писал. «Одиссею» я не перечитывала со времен уроков мистера Лондона.