На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии

Тюремный комплекс «Кресты». Современное фото

Автором и строителем тюремного комплекса был известный петербургский зодчий А. О. Томишко. По преданию, по окончании строительства Томишко был вызван к царю. «Я для вас тюрьму построил», — не очень удачно отрапортовал зодчий. «Не для меня, а для себя», — резко проговорил император и неожиданно прервал аудиенцию. Согласно расхожей легенде, проект предполагал строительство тысячи одиночных тюремных камер. На самом деле их оказалось 999, но в народе говорят, что существует и тысячная, в которой «томится дух Томишки», как витиевато каламбурили «знатоки». Якобы несчастный архитектор был заживо замурован в одной из камер. Одни говорили, что так, мол, исполнилось невольное пророчество императора, другие утверждали — чтобы секрет постройки умер вместе с его автором.

Несмотря на то что «Кресты» были построены чуть ли не через сто лет после смерти Екатерины II, инициативу их возведения фольклор приписывает именно этой императрице:

По приказу грозной Катьки
Дом стоит кирпичной кладки.
Он имеет вид креста,
И живут там неспроста.

Об условиях содержания подследственных в тюремных камерах можно только догадываться. Трехэтажные железные нары, зарешеченное окошко, пропускающее узкую полоску дневного света, «толчки» — унитазы на местном жаргоне, которые, если верить тюремным преданиям, заменили параши только в 1950-х годах. Говорят, деньги на проведение канализации выделил из своих Сталинских премий авиаконструктор А. Н. Туполев. Во время войны он будто бы какое-то время сидел в «Крестах» и, как рассказывают «очевидцы», навсегда запомнил «вонь общей параши».

Пресловутое тюремное братство в «Крестах» имеет свою специфику. Мы знаем, что крестовые братья в буквальном смысле — это люди, заключившие союз на вечную дружбу, закрепив его обменом нательными крестами. (Вспомните князя Мышкина, который в романе Достоевского «Идиот» обменивается крестами с Рогожиным.) В «Крестах» же «Крестовые братья» — это братья по заключению, то есть вообще все, кто хоть раз побывал в этой тюрьме. Оказаться в ней на тюремном жаргоне называется: «Креститься». Это почти то же самое, что принять веру. Раз и навсегда. Навечно. Вот откуда у знаменитой питерской тюрьмы появился жаргонный синонимический ряд: «Якорь», «С чего начинается родина», «Академия». В советское время этот список пополнился микротопонимами: «Красная Академия», «Мусоропровод» и даже «Акционерное общество закрытого типа „Кресты“». Среди канонических блатных татуировок есть четыре так называемых «перстня». Два из них предназначены для женщин и читаются как «Прошла „Кресты“», один — для мужчин — «Прошел „Кресты“» и один общий «перстень» — «Проход через „Кресты“ в зону».

Между тем в советское время для простых обывателей, а тем более для туристов и гостей города «Кресты» оставались закрытым объектом и в прямом, и в переносном смысле слова. О них не принято было говорить. Их как бы не существовало. Когда редкие экскурсионные пароходики с иностранцами проплывали мимо «Крестов», экскурсоводы должны были сообщать, что «слева по борту находится картонажная фабрика». Однажды эти объявления, усиленные микрофонами, дошли до слуха обитателей следственной тюрьмы. Послышался протяжный свист, который был слышен за два квартала на обоих берегах Невы. И так продолжалось каждый раз, как только экскурсионный пароход выныривал из-под Литейного моста. Пришлось «после упоминания о приезде Ленина на Финляндский вокзал» делать продолжительную паузу, пока пароход не проплывал мимо сурового здания тюрьмы. «Кресты» превратились в этакую фигуру умолчания. Приезжие экскурсанты оглядывались по сторонам и ничего не понимали. И только ленинградцы могли по достоинству оценить наступавшую паузу.

Кронштадт виден

В XIX веке особенной популярностью среди петербуржцев пользовались летние морские прогулки из Петербурга в Кронштадт. Благодаря им в городском фольклоре родилась легенда, объясняющая происхождение известной фразы «Чай такой, что Кронштадт виден», или просто «Кронштадт виден», применительно к слабозаваренному или спитому, бледному чаю. Позже такой чай окрестили «Белая ночь». Так вот, еще в те времена, когда путешествие на пароходе к острову Котлин продолжалось чуть ли не два часа и было довольно утомительным, пассажирам во время плавания предлагали корабельный чай. Заваривали чай один раз, еще на столичной пристани, до отплытия. По мере приближения к острову чай становился все бледнее и бледнее, и когда перед глазами путешественников представал силуэт Кронштадта, чай превращался в слабоподкрашенную тепленькую водичку.