На исходе дня

Сквозь глыбы грузовиков робко сверкнул неон. Кафе. И буквами поменьше «Столовая». Снова «от — до»? Нет. Получаю бутылку и конфеты, сдобренные рыданиями буфетчицы: за окном грузовик сшиб мотоциклиста. Когда на улице что-то грохнуло, она как раз фужер вытирала, фужер упал и не разбился — мне был предъявлен этот стеклянный счастливчик, — а бедный мальчишечка… От головы осталась одна покрышка желтый шлем. Я поспешил убраться из кафе, колеса грузовиков растаскивали насыпанный на кровь песок — такая сила, такая мощь, но смоет пятно только дождь… Неприятно заныл указательный палец, вверх, по руке, как током стегнуло. Может, и мальчишечка мечтал о Рио? Да пошел он, этот Рио, эта вонючая экзотика! Лучше подумал бы, старик, что будешь Владе петь. Хорошо, если все о’кэй. А если нет? Потремся лбами, поблею ягненком, и растает Влада, как масло на сковородке… Не обманывай себя, она, как другие: попробуешь стряхнуть — клещом вопьется. Плевать. Карманы ветром надуты, словно паруса, Морю моему энергичными мазками придают сочность голуби, так что никаких у тебя, девонька, перспектив до 2000 года. Насмотришься на всех этих мотоциклистов, на этих смертников… А! Да не жалко мне никого, на улицах давят только разинь и неудачников, учтите это, граждане!

— Поллитровочка — пятерка… Поллитровочка… — бормочет мне в спину недоросток с детскими ручками и стариковским лицом. От колясок косятся мамаши, с балконов, из подъездов, с затененных лавочек провожают глазами пенсионеры. Развелось их, всеслышащих и всевидящих, готовых свидетельствовать, обвинять, судить. Так, кажется, и разорвали бы каждого, пробирающегося в женское общежитие, впрочем, какое там общежитие — набились девчонки в трехкомнатную квартиру, и все. Без поллитровочки-то девушки не пустят!

Недоросток спотыкается о готовый ткнуть его ботинок. И не вмажешь по-человечески, раз общественность против тебя.

— На рубль, и заткнись!

Шаг, другой, и проглотит лестничный зев, надежная темнота. Только бы проскочить поскорее мимо скамейки в тени клена, бесчисленные парочки отполировали ее до блеска. Не посмотрев в ту сторону, улавливаю легкий, как пух, и одновременно тяжело давящий взгляд. Будто всю жизнь ждет на скамейке эта женщина, невидимая сила сотрясает ее — судорожное движение, и резко поворачивается гладко причесанная голова, снова судорога, и за головой сотрясается туловище, втиснутое в блузку снежной белизны. А взгляд словно неподвластен увечью — не отрывается от ворот. Ждет кого-то бывшего, а может, и не существовавшего, только ни в коем разе не меня, однако провожает глазами с материнской снисходительностью, которой пугаешься, как внезапно выросшей у тебя второй тени — не доводилось встречать человека с двумя переплетающимися тенями, разве что на освещенном прожекторами футбольном поле.

— Ну вот и явился, — доносится со скамейки, и от звучащего в голосе докучливого незаслуженного одобрения подкашиваются ноги. — А то уж думали, не заболел ли наш женишок?

Шелестели шаги, ревели телевизоры, высокий мужчина в зеленой рубашке, как младенца, укутывал на ночь крохотного «Запорожца». Двор угрюмо темнел, как все каменные колодцы, лишенные солнца, и мне показалось, что утоптанная, в пятнах мазута дорожка закачалась под ногами. Где я? Как попал сюда? Затаив дыхание, проскользнул мимо клена, с леденящим душу звуком хрустнули мои переплетенные тени, словно кости сбитого машиной человека.

На месте звонка зияла дыра — месть какого-то разгневанного поклонника. Без длительных переговоров, пересыпанных градом столь любимых здесь насмешек, в двери не проникнешь. И все-таки они открылись. Волнующе пахнуло девичьей беззаботностью: щебетание, пар из ванной, разнообразнейшая косметика. Сметая летевшие в спину нелестные реплики, грудь захлестнула радость. Все в порядке, Ригас! Ну, набивает себе цену Влада., а что еще бедняжке остается? Постараюсь быть нежным с ней. Взвизгнула завернутая в банное полотенце выскочившая из ванной пухленькая блондинка. Ага, Дануте, техник по холодильникам (техникум с отличием и полсеместра механического факультета!).

— Хэлло, Дана, тебе бы в спринте попробовать! Хочешь, потренирую?

— Спасибо! Не пришлось бы после твоих тренировок проситься в тяжелоатлеты.

Сквозь окутывающее Дану облачко высунулась острая мордочка, во рту не зубы — щербатые гвоздодеры. Ну, конечно, Мяйле, секция бытовой химии (блат на импортный стиральный порошок и антифриз!). С кривозубой поосторожнее, хотя с удовольствием выложил бы ей правду — самая противная из всего цветника.

— А где малышка Лайма? — Не соскучился я и по Лайме, толком и не помню, которая из остальных двух, еще не показавшихся Владиных сожительниц Лайма длинная, с проволочной, небрежно причесанной гривой (готовые мужские костюмы и пальто!) или длинная, в парике, похожем на эмалированную кастрюлю (отдел «Рыба», блат на селедку!)?

— Лежит в лежку. Ты, кстати, не умеешь лечить мигрень? Садись, садись. Не поверю, что явился без эликсира жизни.