На исходе дня

Оставшееся за дверью лицо раздражает все меньше, представляю себе этого типа в междугородном автобусе, трясущимися губами возносящего хвалу господу за чудесное избавление от бандитов! Разве не целая шайка их, спрятав ножи и перемигиваясь, ошивалась вокруг? Вспомнит о своих свиньях и вовсе успокоится, а меня, бесцельно бредущего по улице, будет глодать совесть, увеличивая и без того дикую тоску. Перепугал еле живого, скорее всего одинокого старика… Недавно меня интересовали воры, а теперь вот побывал в шкуре мелкого хулигана… Кулаки зудят до того отвратительно, что хоть об забор их чеши. Эх ты, даже стукнуть-то как следует, чтобы ближние рты поразевали, не можешь. Уныло, как всегда, когда фонари еще не горят; но и свет не принесет ясности — мгла растекается изнутри, сливаясь с городским мраком. Освещенное окно, постукивание веломоторчика, чьи-то нетрезвые шаги, даже прикуривание сигареты у незнакомца — все ложь, еще более густая темень. Из этого мрачного месива выскальзывает вдруг «Жигуленок», беззвучно проносится совсем рядом — горячий ветер раздувает клеши, обжигает голень. Куда прешь, скотина? На людей! Прости, дедушка, прости, если можешь, обидел я тебя в автобусе, но этому не прощу… Нагибаюсь, нащупываю камень… Асфальт, пылью и бензином смердящий асфальт! А «Жигуленок» из породы люксов, цвета белых ночей, такой мне и нужен! Именно такой! Встряхнулся, оцепенения как не бывало, все отлично вижу! Через заднее стекло кивает собачка — ну как же можно без игрушечной собачки или кошечки? Откормленный, заросший буйным волосом затылок ловко гребущего денежки деляги, какой-нибудь сценарист или торговый гений, а рядышком в сверкающей одежде, будто в алюминиевую фольгу укутанная манекенщица, а может, танцовщица из ночного бара… Увязываюсь за ними, стараюсь не отстать. Как самый зоркий автоинспектор преследую удирающих — газуют изо всех сил, словно украли этот автомобиль, и не у кого-нибудь, у меня… Рука в кольцах опускается на неповоротливый затылок, вот-вот исчезнет за углом сверкающий багажник, прямоугольник хромированных молдингов пропадет там, куда не достигнет мой ненавидящий взгляд… Чуть-чуть не задавили человека, а сами обнимаетесь? Из последних сил держу их в поле зрения, аж на лбу жилы выступают… На какую-то долю секунды задний бампер вильнул, колеса выписывают зигзаг, потом багажник подпрыгивает вверх и грохается о троллейбусный столб. Фейерверк осколков, огня и крови… В пронзительной тишине тонет город, слышно лишь мое возбужденное дыхание, да булькает из бака бензин высшей марки, и кивает головой вылетевшая вместе со стеклом на асфальт собачка…

— Зигмас… Зигмас… Вот счастливый денек… Как живешь?

В вечерних сумерках возникает передо мной огромный, феноменальный сизый нос. Пялюсь на заросшее, вечно потное, сопящее лицо. Сизоносый! Отцовский экс-учитель Каспараускас! Наконец-то соображаю, в какие дебри забрел… Успел угрохать двух человек в «Жигулях».. Неужели так легко убить? Жаждешь этого?..

— Зигмас… Зигмас. Стесняешься? — Меня преследуют хрипение запахи дешевого вина и мочи. — Не надо стыдиться и горба… У всех он есть, у одного наружу торчит, а у другого спрятан… Не стыдись!

Ненавижу Каспараускаса, и не только потому, что подвернувшись под колеса, он разрушил интересно начавшуюся легенду Дангуоле. И не потому, что приоткрыл заурядность отцовского прошлого. Он всегда путал меня с кем-то, как будто у меня нет собственного лица! Как будто я не ощущаю каждого щелчка своих нервов, каждой капли крови в своих жилах! Меня, меня., с кем-то?

В сипении обрыдшего мне Каспараускаса только что прозвучал незнакомый мотив: горб. Мало того, что я — не я, еще и горбатый? Учуял своим разбухшим от алкоголя носом мои кровожадные мысли? Понимает, что сам себя ненавижу?

— На-ка вот, купи себе… Ступай и напейся! — Сую мелочь в вялую, липкую, трясущуюся, как медуза, ладонь.

Над городом желтеет зарево, ухмыляясь над темнотой окраины, над выдуманными мной ужасами. Уходя, воскрешаю «Жигуленка», милостиво помахав его пассажирам. Без моей помощи грохнетесь, если будете обниматься на скорости… Нужен мне ваш серийный «Жигуленок»! И все-таки слежу, как он отъезжает, хотя еще и не до конца верю, что возле столба не дымятся его останки…

12