На исходе ночи

Вася жил на Шаболовке, в доме, при котором содержался постоялый двор. На вывеске «Двор для извозчиков» буква «Д» отломилась, свисла и легла поодаль, так что вывеска читалась: «вор для извозчиков». Я прошел мимо саней, мимо лошадей с подвешенными к мордам торбами с овсом и спустился в подвальное помещение деревянного флигеля, стоявшего в глубине двора. Каменные приступки лестницы в подвал обледенели, и я скатился вниз, чуть не поломав ноги. Звонка на двери не было. В квартире стоял шум, стука моего не слышали. Наконец открыл Вася.

— Ты зачем же сегодня? — спросил он меня, недовольный и озадаченный. — Ну, входи, ладно.

Мы вошли в темную, сырую комнату.

— Побудь в прихожей, а я сейчас к тебе выйду мигом.

Вася ушел за перегородку. До меня долетело, как он сказал кому-то:

— Убирай всю эту веселость, монах святой пришел.

В ответ кто-то захохотал. Какой-то знакомый мне голос крикнул:

— Эй, вы там! Входите смелее. Тут народ хороший.

Я вошел. В это время Вася прятал бутылку водки со стола.

— Зачем прячешь, Вася? — сказал я. — Ничего плохого в этом не вижу.

Вася угрюмо ответил:

— Не хочу я этого сам, а не тебя стесняюсь. У нас разговор предстоит боевой, и незачем водку к этому мешать. Это все Мишка выдумывает, он теперь без водки разговору не признает.

— А вы что ж, меня, Павел, не узнали? — вмешался в разговор Миша.

— Это наш, с Доброва — Набгольца, — сказал Вася.

— Да, Миша, я вас не узнал и не узнаю.

— Значит, намекаете, что я хуже стал.

Михаил по летам был моложе Васи, но в организацию вошел раньше, привлек Васю. Миша был очень влиятелен на своем заводе, особенно среди молодежи. Он зарабатывал хорошо, одевался чисто, брился, носил крахмальные воротнички, бывал в театрах, покупал горьковские сборники «Знание». Теперь он отпустил бороду, щеки его стали одутловаты, глаза помутнели.

Кроме Михаила и Васи за столом сидел человек лет сорока, рябоватый, одетый городским франтом, но с повадками и лицом деревенского жителя. Он отрекомендовался:

— Сторонник доктрины Махайского, считаю людей умственного труда паразитским и эксплуататорским классом, социалистов считаю самыми опасными врагами людей физического труда. Образование есть орудие насилия одного человека над другим. Однако отдельным личностям из образованных и из социалистов в виде исключения подаю руку, но советую им заниматься физическим трудом и зову к свержению дисциплины. Будьте здоровы!

— Будет тебе вертеть эту шарманку! — крикнул на махаевца Вася и пояснил мне: — Я с ним спорю до чертей и вчера ему чуть рожу не расквасил за такие проповеди.

— Ничего, Василий, найдем общую платформу на практике, нас мускулы сближают, а? Так иль нет? Мы без лишних умствований, мускулами будем действовать и свергать. Будьте здоровы.

Я попросил налить мне стакан водки:

— Я почти целый день провел на улице и очень озяб.

И просьба и мотив были хорошо приняты.

— Озяб — надо выпить, — одобрил махаевец.

После этого я был включен в беседу не как посторонний, а на равных правах.

Василий прислонился к стене, скрестил на груди руки и заговорил:

— Я пить не буду. Этот Мишка, черт, норовит влить в меня водки, а я не буду. Мой отец говаривал: «Душа горит». И я не понимал раньше, что это значит. А теперь, ребята, понял: не может не гореть душа у нашего брата рабочего. И как досадно бывает, обидно! Как хочется все к дьяволу сломать и перевернуть по-своему всю проклятую лавочку кругом! Друзья, да мы же отступаем! Ликвидаторы говорят нам: «Таковы законы истории!» К черту их, эти законы! Ликвидаторы говорят уже в открытую: «Сдавайся Столыпину, ликвидируй всякую нелегальную работу, ликвидируй нелегальную партию и занимайся только в организациях, которые допущены законом». Отзовисты же… они тоже просто говорят: «Побоку всякую легальщину, — ничего она нам не даст, — а прямо готовь восстание». Ну, а ленинцы… трудно мне понять… говорят: «Держи курс на революцию, готовься к ней, копи силы и все-таки возись со всякими легальными щелями и лазейками».

— А ты что же, не с ленинцами? — спросил я.

— Я за то, чтобы без лазеек, без щелей… готовить восстание. Знаю, ты скажешь: восстание готовят, когда идет массовое движение, когда подъем, а следующий подъем, мол, далеко. А кто это докажет? Ты посмотри кругом: народ задавлен, сколько казней, сколько самоубийств! Руки сами сжимаются в кулаки, руки просят оружия, дайте оружие — и восстание готово. Но не дают оружия, и люди бегут от организации. Вот Мишка, рабочий Мишка, он уже почти ушел от нас, ушел влево. А интеллигенты бегут вправо. Они теперь основывают кружки для изучения полового вопроса. Что? Я не так говорю? — закричал вдруг Вася. — Дела нет, Павел. Я не вижу дела. Дайте мне настоящее революционное дело — и я никуда не уйду, ни вправо, ни влево. Я на баррикадах дрался. Я не умею революцию готовить в больничных кассах, в профессиональных союзах и в кооперативах. Я хочу обучать людей, как городовых бить, исправников, становых, а буржуй подвернется — и буржуя можно ухлопать. Налей, Мишка, мне стакан водки. Не хочу, а выпью.

Вася осушил большой стакан водки и сказал: