На исходе ночи

— Лезь, Павел, на меня и махай через забор. А я выше тебя, как-нибудь подтянусь!

Я вспомнил, что забор сверху утыкан гвоздями. Но иного выхода не было. С конца переулка наступали городовые с околоточным, а с улицы отряд под командованием пристава. Толпа уже вся рассыпалась, как горох. Большинство, видно, повернуло во двор типографии, мы же были отрезаны от толпы, и нас должны были окружить. Я крикнул Василию:

— Влезу без помощи! Карабкайся сам скорее!

Гвозди впились мне в ладонь. Потекла кровь. Чьи-то руки схватили меня за ногу. Я рванулся. Стекло порезало мне ладонь. Ногой ударил в лицо того, кто держал и не хотел выпустить меня. Я подтянулся сильнее. Василий был уже на заборе. Он с силой потянул меня, перегнувшись в сторону переулка. Я не удержался и полетел через него, зацепившись штаниной за гвоздь… Василия схватили подбежавшие городовые и перетянули в переулок, а я свалился во двор.

Распоров ногу, с окровавленными руками и выпачканным кровью лицом, я скатился с забора и побежал. На бегу вытер лицо платком, — платок покрылся кровью, но я чувствовал, что на лице раны нет. Я выбежал со двора, пересек переулок, параллельный тому, откуда бежал, и нырнул в ворота напротив. Двор, куда я попал, был не проходной. К счастью, на дворе никого не было. Я бросился к сараям. Там стоял глубокий ларь для мусора. Открыл его — ларь был пустой. Я влез в него и закрыл над собой крышку.

Долго просидел я в этом грязном ларе. Слышал свистки на улице, крики погони. Чьи-то шаги топали около меня. Кто-то говорил о скрывшемся ораторе. Из моих ладоней лила кровь. Обернув ладонь носовым платком, я кончиками пальцев потрогал шею: оказалось, она была порезана. Куда я такой рискну пойти?

В ларе пахло кислым и было душно. Меня мутило от слабости. Я было заснул, забылся, но меня жег и резал, как ножом, голод, голод до слез. Было что-то оскорбительное и унизительное в сознании, что я лежу в этом отвратительном ларе. Но ничего, мы все-таки, черт возьми, окажемся сильнее вас! Я вспомнил, как я не хотел лезть под стол у Степаниды Амвросиевны, и мне стало смешно.

Однако долго оставаться в ларе нельзя: после ужина, перед сном, начнут таскать из квартир отбросы.

Когда я вылез, небо было чистое и звездное. На дворе — ни души. Оглядевшись, я узнал это место: здесь живут Связкины.

Авдотья Степановна, как увидела меня в крови, только сказала:

— Павел, сынок!

Она опустилась на сундук, покрытый чистенькой узорчатой дерюжечкой, да так и застыла, побелевшая, окаменевшая.

— Промойте скорее раны, — попросил я. Все необходимое оказалось под рукой.

— И какие же подлецы сделали это с тобой? Крови-то, крови-то…

Связкин пришел домой, когда у меня кровь на шее уже остановилась, руки были забинтованы и я очень повеселел. Когда он позвонил, Авдотья Степановна приказала мне спрятаться за перегородку.

— А то, не дай бог, с кем из приятелей вернулся, он любит зазвать вечерком друзей из типографии.

Авдотья Степановна не успела сказать мужу, что я у них, как снова позвонили. Пришел махаевец Сеня.

— Чего тебе, Семен? — спросил Связкин.

— Я об Василии беспокоюсь. Пришел у тебя справиться, кажись, забрали. А будь побольше народу, защитили бы.

— Я ничего не знаю. И пошел ты восвояси от меня!

— Уйду, уйду, Ефим Иванович. Только ты напрасно сердишься. Против тебя я ничего не возражаю, в своей линии ты прав. Рассказывают, ты в кашу им наплевал, отговаривал на митинг идти. Раз ты сказал: не надо, то самые степенные заранее решили не являться. Ну, а коль остались какие потемнее, толку не могло получиться. И шут с ними! Мне только Ваську жалко. Ни за что влип. А будь нас таких, как он, с десяток, мы бы восстание целое заварили, да не велено было им пускать в ход оружие. Они, как называется, мясного не кушают, иначе говоря — вегетарианцы; боевые дружины распустили: не то время, мол. Погонялка-то у них есть, а запрягалки нет. Вот и вышло, что киселем заговелись?

— Вытряхнул все, Сеня? Ну и ступай домой. Ничего я про Василия не знаю.

— Ах, ах! — сказал Сеня. — Сорвал им митинг, а теперь всех боишься?

— Ничего я не боюсь. А что я митингу хотел помешать — это дело моего убеждения. И не твоей голове об этом судить.

Сеня Вытряхай удалился. Я вышел из-за перегородки и молча остановился перед Ефимом Ивановичем.

— С нами крестная сила! — попятился Связкин.

— Может быть, опасаетесь, Ефим Иванович? Я уйду.

— Как же тебе, Павел, не стыдно? Неужели у меня ты не найдешь приюта? Я тебя готов грудью своей защищать. Оставайся у меня сколько хочешь.

— Нет, ты, Ефим, посмотри, как его отделали! Глаза бы я тем людям выцарапала, кто его не защитил.

Связкин не ответил ей. Авдотья Степановна обняла меня:

— Ну, иди садись, кормить буду.

Вспомнилось, как в Архангельске я не захотел остаться ночевать у меньшевика Благова. Мне стало жаль Авдотью Степановну. Что было бы с ней, если бы я прямо сказал, что не хочу сесть за стол с Ефимом Ивановичем и считаю его своим врагом! Я не отказался пойти к столу, но не мог не показать Связкину, что знаю его роль в нашей неудаче.