На излёте, или В брызгах космической струи

А когда разбомбленное общежитие восстановили, вдоль булыжной мостовой проложили асфальтированные дорожки. Заасфальтировали и дорожку, ведущую к входу в общежитие. Осенью того же года вдоль тротуаров высадили молоденькие деревца, в том числе и наш любимый клен. Его посадили прямо на том месте, где в августе пятьдесят первого года я впервые увидел незнакомую маленькую девочку, одиноко стоявшую у входа в необитаемое здание.

Я сидел с закрытыми глазами, ясно представляя картину далекого детства, как вдруг откуда-то издалека, словно из нашего довоенного репродуктора, донеслись детские голоса.

– Тебя как зовут? – спрашивал кого-то мой мальчишеский голос.

– Людочка, – отвечал нежный голосок пятилетней Людочки.

– Таких имен не бывает. Тебя зовут Любочка.

– Нет, я – Людочка.

– Ладно, спрошу у мамы. А ты где живешь?

– Здесь живу.

– Здесь никто не живет.

– А я вот живу. Но еще недолго. Только сегодня и вчера.

– А где ты жила раньше?

– Там.

– Пойдем, посмотрим лошадок.

– Пойдем. А они не укусят?

– Что ты! Они меня знают. Я кормлю их травкой, – рассмеялся мой голос.

А потом всплыла другая картина. Я бегу к Людочке. Ей уже восемь. Она стоит на том же месте у облетевшего клена, в своем плохоньком зимнем пальтишке, и держит за шиворот что-то маленькое, закутанное в огромный платок. Увидев меня, машет рукой и улыбается.

– Людочка! Привет! Кто это? Что за куколка?

– Привет, Толик. А это моя сестричка Светочка.

– И тебе доверяют такую кроху? Меня к моему младшему не очень подпускают. Боятся, что я его уроню, или не услежу за ним. У нас бабушка им занимается.

– У нас Светочкой, кроме меня, заниматься некому. Мама на работе. Этот тоже. Я ее и кормлю, и переодеваю, и развлекаю, и спать укладываю.

– Да. Тебе не позавидуешь. Понятно, почему тебя почти не видно с ребятами.

– Ты там тоже не бываешь. А где ты бываешь, что тебя совсем не видно?

– Учусь, много читаю.

А вот зимний вечер. Крупными хлопьями тихо падает снег. Мы с двенадцатилетней Людочкой и ее пятилетней сестричкой ходим по нашему традиционному маршруту – вокруг огромной кучи угля, спрятанной под снегом. Мы обсуждаем какой-то фильм, только что просмотренный по телевизору, что был тогда в красном уголке общежития. Светланка хнычет. Мы останавливаемся.

– Толик, возьми, у меня в кармане носовой платочек.

– Людочка, я не могу.

Людочка, вдруг догадавшись о моих затруднениях, звонко, от души смеется:

– Толик, ты же моя подружка. Правда, достань, а то у меня обе руки заняты. Придется Светку домой вести.

– Значит, вы уже не выйдете?

– А ты хочешь, чтоб я вышла?

– Людочка. Ты еще спрашиваешь.

– Ладно, попробую. Может, мама отпустит на полчасика.

И вот мы с Людочкой одни среди зимней метели.

– Светка, действительно захотела спать. А меня отпустили, когда я сказала маме, что буду гулять с тобой. Что это ты так внимательно рассматриваешь?

– Считаю, сколько снежинок может одновременно поместиться на твоих ресничках.

Людочка счастливо смеется, причем так тихо, что ее смех слышу только я, да еще, возможно, наш любимый клен, под кроной которого мы стоим в этот незабываемый вечер.

«Легкие пушинки белые снежинки падают и тают на твоих ресницах», – всплывают строки стихотворения, сочиненного однажды по просьбе Людочки в память о том неповторимом вечере – о нашем самом первом юношеском «свидании»…

«Как бы хотелось вернуть вечер той зимней метели, снежную, белую муть, в инее сосны и ели, наши следы на снегу – их разметала пурга – все, что забыть не могу, память о чем дорога», – как заклинание, мысленно повторяю и повторяю свое самое заветное, но, увы, несбыточное желание.

«Спасибо тебе, наш маленький дворик и всему, что тебя окружает, всему-всему давным-давно знакомому и дорогому до слез. Спасибо, что самым непостижимым образом вы храните память обо всем, что здесь когда-то происходило со мной и дорогими мне людьми. Спасибо, что только здесь можно так ясно и различимо вновь услышать наши звонкие детские голоса и наши пылкие юношеские споры. Спасибо, что вы еще помните мою любимую Людочку, которую мне уже не забыть никогда, сколько бы лет не отпустила судьба», – от души благодарю я родные места, где прошли наши детство и юность.

«Людочка, любовь моя. Ты прости, но в этот приезд я впервые не смогу навестить твою могилку. Ведь мне вряд ли удастся без всяких объяснений оставить родных и близких на целый день. А мне совсем не хочется никому ничего объяснять. Впрочем, так же, как не хочется, чтобы кто-то был рядом, когда я говорю только с тобой, моя любимая, моя невеста. А в эти дни я постараюсь пройти по всем памятным местам, где мы когда-то бывали с тобой. И незаметно для всех буду вспоминать те незабываемые дни нашего короткого счастья», – мысленно прошу прощения у любимой, а душа разрывается от боли.

Я не заметил, как вернулась жена и как подошли родители, отвязавшись, наконец, от любопытной тети Липы. Я и не подозревал, что в тот день видел ее в последний раз. Нет, она умерла не в том же году и даже не в следующем – просто наши с ней пути так больше и не пересеклись, вплоть до ее смерти.