На изломе

Россия была бесправна еще со времен Ленина, различавшего национализм нации угнетенной и национализм нации угнетателей. У нее отняли даже имя, оставив невнятное РСФСР. У русских не было собственной компартии, не было собственной академии наук, не было собственного МВД и КГБ. При Брежневе все это приобрело сугубо… инструментальный окрас. При распределении дотаций и выплат из союзного бюджета – Россия всегда стояла в очереди последней и защитить ее было некому. Потому Москва по благоустройству была где-то на пятом десятке городов Союза, потому Ленинград был «великим городом с областной судьбой», и это звание ему было дано не просто так, потому в Тбилиси с полумиллионом жителей было метро, а в полуторамиллионном Свердловске не было, потому грузинский писатель пишущий на грузинском языке, получал за строчку примерно в пять раз больше чем русский пишущий на русском et cetera, cetera.

Обезлюдевший, захиревший русский центр…

Ельцин в какой-то момент понял: Россия – это пятьдесят один процент избирателей Советского союза, контрольный пакет. Значит, нужна демократия и прямые выборы. Если заменить существующую сложную систему согласований и уступок прямой электоральной системой – тот кто контролирует РСФСР, контролирует и СССР. И еще – русские избиратели пойдут за ним потому что им нечего терять. В СССР они – сироты.

Но даже он не ожидал мощи того движения, буквально за год катапультировавшего его на самый верх.

Но – что сейчас? Программа Пятьсот дней – еще неизвестно, что с ней будет, недовольство народа политикой Центра растет. Он сам же, его команда – спутаны по рукам и ногам постоянными согласованиями в союзных структурах. И все что он делает – маневрирует в попытках набрать большинство и протолкнуть свой вариант решения. Блокируясь то со среднеазиатами, то с Кравчуком и Шушкевичем.

Не хватит ли?

…

Приняв решение, Ельцин пробежался взглядом по тоненькой книжке с номерами телефонов вертушки, набрал короткий прямой номер.

– Евгений Иванович…

В глубине души он ощущал и провал, как будто падаешь – и хорошую спортивную злость. Он понимал что переходит черту – маршал Шапошников был союзным министром, и выходить на него напрямую минуя Горбачёва и даже не поставив его в известность – по аппаратным правилам было недружественным поступком. И более того – прямо порицаемым. Понимал это и сам маршал Шапошников.

Но трубку взял. И доложил – не своему верховному главнокомандующему – о положении дел в Киеве, о том что Альфа взяла штурмом здание Верховного совета и освободило заложников, что это не привело к разрядке ситуации, что перед Киеврадой собрался многотысячный митинг, участники которого открыто выражают солидарность с террористами. О том, что до сих пор не восстановлено и наполовину боевое управление тремя военными округами, что части управляются по телефону, и что в некоторых – прошли офицерские собрания, на которых были выдвинуты националистические и антисоветские лозунги.

Что по тревоге подняты части Национальной гвардии Украины, что они непонятно на чьей стороне, что на улицах замечены «афганцы»…

Шапошников говорил, говорил о том, что не сделано, и его офицерская честь не шепнула ему на ухо один простой вопрос: а кто должен был не допустить всего этого? Не ты ли?

Но Ельцину – это и не надо было. Ельцин и Шапошников – они были одной крови, одной стаи и один на интуиции подыгрывал другому, говоря именно то, что хотел услышать второй, как говорят футболисты – пасуя на ход.

И Ельцин пас принял.

– Ты вот что, Евгений Иванович… политическая ситуация сложная, понимаш. Нам тут второго Нагорного Карабаха не хватало…

И снова – не шевельнулась, не напомнила о себе совесть маршала Шапошникова – ведь Нагорный Карабах случился только потому, что вовремя не скрутили и не наказали зачинщиков. Все ведь с митингов начиналось, а кончилось – чем? Или – Ош. Все началось с массовой драки за какие-то приусадебные участки – а кончилось?

– … ты не спеши войска вводить, это не дело. Давай, я сначала с Леонидом Макаровичем потолкую, как быть. Может и миром обойдется.

Шапошников был только рад – быть вторым генералом Родионовым, запятнавшим мундир кровью Тбилиси – он не хотел. И с радостью сдал проблему политикам…

А Ельцин вызвал Вощанова и приказал разыскать Кравчука. Хоть как.

…

Леонида Макаровича найти удалось относительно быстро. Он, как оказалось, переместился в здание Киевского горсовета (Киеврады) и там был блокирован настроенными агрессивно митингующими. Сейчас он сидел вместе с депутатами Горсовета без кворума (несколько депутатов, пытавшихся пройти в здание Киеврады захватили митингующие и удерживали в заложниках, угрожая расправиться) и собирался делать ноги, для чего один из прикрепленных уже осматривал выходы в систему подземных коммуникаций и бомбоубежище. Звонок «друга Бориса», которого он втайне ненавидел (так как считал себя намного умнее его) – стал для него подобно гласу с неба.

– Леонид Макарович, что там у вас происходит?

– Беда происходит, Борис Николаевич, беда…

– Ты там как, держишься

– Держусь. Товарищи двери баррикадируют.