На каменной плите

Адамберг, казалось, снова сосредоточился на своих набросках в блокноте, на которых изобразил ежика среди родных деревьев. Он постоянно справлялся о его состоянии, новостей было немного. Два дня назад рана воспалилась, и началось заражение крови. Но ветеринар делала все возможное и не теряла надежды. В настоящий момент ежик спал, и комиссару ничто не мешало вернуться к размышлениям о своих сотрудниках, с которыми он собирался ехать в Лувьек. Решение взять с собой Меркаде далось ему непросто. Лейтенант страдал гиперсомнией, засыпал и просыпался с промежутком в три-четыре часа, что не облегчало работу на земле, а она, как подозревал Адамберг, обещала быть трудной. Адамберг не докладывал начальству о недуге лейтенанта, иначе парня немедленно уволили бы. Все сотрудники отдела оберегали Меркаде. Он спал в маленькой комнатке на втором этаже, где стоял автомат с напитками, а на полу, рядом с кошачьей миской, были разбросаны подушки. Меркаде был талантливым айтишником, каких поискать, и Адамберг всеми силами хотел удержать его в своей команде. А потому задачей комиссара было сделать так, чтобы никто не заметил постоянных отлучек лейтенанта. Ретанкур и Ноэль прикрывали его своей мощью, а Вейренк, ловкий, обаятельный, вызывающий доверие, должен был замещать его на время отсутствия, оправданного или неоправданного.

Все отправились в путь налегке, поскольку не планировали надолго задерживаться в Лувьеке, только Адамберг кроме рюкзака тащил что-то длинное и явно тяжелое в плотном чехле.

– Что у тебя там такое? – не утерпев, спросил Вейренк, когда они шли по перрону. – Артиллерийская установка?

– Нет, снаряжение для рыбалки. Ну, то, что я одолжил у Вуазне. Я заметил на карте немного севернее городка маленькую речку с прелестным именем Виолетта, в ней водятся карпы, уклейки, щуки, атлантический лосось и еще всякая всячина.

– Ты увлекся рыбной ловлей? – на секунду остановившись, спросил Вейренк.

– Нет, конечно. Я даже не взял с собой крючки и приманку, только маленькое свинцовое грузило, чтобы закидывать удочку в тех случаях, когда меня могут увидеть. Надо, чтобы это выглядело правдоподобно.

– Что вы задумали, комиссар? – спросил Меркаде, слышавший их разговор.

– Обеспечить себе свободное время, вот так. В маленькой деревне вроде Лувьека человек не может просто так куда-то деться. Но если вы сообщаете, что идете на рыбалку, все понимают, что вы хотите побыть в тишине, и оставляют вас в покое.

Все знали, что Адамберг любил гулять в одиночестве, чтобы ловить свои разлетающиеся мысли.

– Неплохая уловка, – сказала Ретанкур, поднимаясь в вагон. – Но что вы будете делать с рыбой, которую поймаете?

– Не будет никакой рыбы, Ретанкур.

– И как же вы это объясните?

– Скажу, что выпустил ее обратно в реку.

– Это будет выглядеть странно, – заметил Ноэль.

– Лейтенант, я вообще выгляжу странно. Это удивит их не больше того, что вытворяет Норбер де Шатобриан.

– Что именно? – полюбопытствовал Вейренк.

– Он каждое утро ходит в лес и собирает грибы, а поскольку сам их не любит, то раздает тем, кто их ест.

– Он чокнутый? – спросила Ретанкур, для которой в сфере психологии все делилось только на черное и белое.

– Ничуть. Может, эксцентричный, но скорее я назвал бы его любителем побродить, или помечтать, или сбежать подальше от людей, или все это вместе. Ежедневно собирать по утрам грибы – это способ скрыться от мира. Ведь этот человек, ко всему прочему очень милый, вынужден весь день выставлять себя напоказ перед толпами туристов, специально приехавших – в том числе из-за границы, – чтобы на него поглазеть и сфотографироваться с ним. Любой захотел бы сбежать от такого давления и связанного с ним дискомфорта.

– Он и вправду поразительно похож на своего предка писателя? – спросил Меркаде.

– Не просто поразительно – сногсшибательно. Это неразрешимая загадка. Я не стал заострять на этом внимание во время совещания, потому что остальных сотрудников это не касалось. Но вот портрет нашего великого писателя, написанный в 1809 году, – сказал Адамберг, передавая коллегам книжечку, подаренную ему Маттьё. – Здесь Шатобриану около сорока лет.

– Красавчик, – заметила Ретанкур.

– А вот фотография Норбера примерно в том же возрасте, мне ее дал комиссар.

Вейренк переводил взгляд с одного портрета на другой, онемев от изумления, как и его коллеги.

– Идеальная копия, – прокомментировал Адамберг. – Норбер, безусловно, потомок своего предка Франсуа Рене, но нетрудно понять, что такое сходство спустя много поколений не может не завораживать и что Норбер всеми силами избегает публики. Кстати, хочу заранее вас предупредить: когда вечером увидите его в трактире «Два экю», где он ужинает – фотографировать там запрещено, – не показывайте, что узнали его. Больше всего на свете ему нравится, когда его не узнают и разговаривают с ним как с обычным человеком.

– Его можно понять, – пробормотал Вейренк, не в силах оторвать взгляд от двух портретов.