На карнавале истории

В следующем зале министр опять углядел искривление линии партии.

— Корабль? Форма неправильная! И облака такие не бывают! Это абстракционизм!

Тут вступился за малолетнего нарушителя художник, оформлявший выставку.

— Это специфически детское восприятие мира. Многие дети этого возраста видят мир не в форме, а в красках.

— Ну, раз художник считает, что это по-детски, пусть висит.

Наша знакомая опять прочла фамилию художника. Опять Дима. Она взглянула на картину над «Кораблем» и увидела, что вот там-то и скрывалась настоящая крамола Димы, третья по счету, — «Лебедь». И цвет неправильный, и изгиб шеи неверный.

Но министр не взглянул повыше, проявил либерализм к «Кораблю» и отсутствие бдительности. О нем рассказывают, что он был каким-то представителем Украины в ООН. Однажды СССР внес резолюцию. Американцы — другую. Ни та, ни другая резолюция не набрала голосов. Тогда Удовиченко предложил резолюцию от Украины. Она по содержанию не отличалась от советской, но прошла. Говорят, что это было единственное, но гениальное проявление украинского сепаратизма в ООН. Сразу двух зайцев убил: доказал, что Украина независима в своей внешней политике, и помог Москве победить империалистов, не забыв и себя — он стал министром просвещения. Почему просвещения, а не тяжелой промышленности?

Однако оставлю национальную политику КПСС и вернусь к обыску. Обыск как обыск. Скучно, и потому я развлекался разговорами с понятой. Об Удовиченко я, конечно, ей не говорил, это сейчас вспомнилось…

Она, как и многие люди без образования, питает глубокое уважение к людям искусства (люди со средним образованием и технократы часто заменяют это уважение злобой или презрением к этим «бездельникам и дармоедам»). И потому восхищенная, что семилетний пацан неплохо рисует, прониклась сочувствием ко мне еще большим, настолько, что капитан Чунихин несколько раз ей предлагал прекратить разговор со мной.

Чтоб позлить его, я дополнил свой рассказ двумя деталями.

Когда жена узнала о запрещении «Лиса», она пошла на выставку и попросила отдать картину домой — такая реликвия!..

Художник, смотревший за выставкой, узнав, что Таня — мать Димы, прочувственно сказал:

— У вашего сына несомненный талант, если министр обратил на него такое внимание.

Они посмеялись, а картина теперь висит у нас дома, во Франции, как вещественное доказательство случившегося.

Обыск шел полным ходом. На столе лежали два экземпляра «Россинанту», рядом — письмо самого Россинанта из Уфы, еще рядом — несколько вариантов «Над Бабьим Яром памятника нет». Последнее капитана очень заинтересовало. Что за ящеры, что за вагоны, почему шпики похожи на уголовников? Я предпочел не комментировать: где гарантия, что понятой-отставник не даст потом показаний о моей антисоветской пропаганде при обыске?..

Но Чунихин быстро покинул ящеров, увидав черновик «Итогов и уроков нашей революции».

Начало было все перечеркано и написано в форме парадоксов, поэтому он ничего не мог понять.

— Что за революция?

— Февральско-Октябрьская!..

— Почему она ваша?

— Я считаю себя коммунистом.

Тут в разговор вмешался понятой и стал доказывать, что я против партии, против революции, что мне ничего в стране не нравится, что сын мой плохо рисует. И я допустил глупость, стал злиться (разговор с понятой было успокоил меня) и повышать голос. Чунихин и второй кагебист, роясь в бумагах и книгах, поддерживали отставника. Я стал орать, что они задушили народ, зарезали партию большевиков, оболгали Троцкого и Бухарина.

Отставник, услышав про Троцкого, возликовал: я выдал себя с головой как троцкист и, тем самым, наймит фашизма, сионизма и империализма. Он со смаком стал припоминать все небылицы о Троцком. А я, как последний кретин, орал о гражданской войне, о роли Троцкого в создании Красной Армии и как главнокомандующего.

Я понимал всю глупость и унизительность спора с этими «ортодоксами»-ящерами, но ненависть (а под ней, в подсознании, — страх) душила меня.

Выручила меня понятая — я увидел ее сочувствующий мне испуг (я ведь все время при этом говорил о судьбе крестьян и рабочих, хотя и забыл на время о ней) и остановился.

Отставник попытался продолжить, и тогда я сказал Чунихину, что они здесь не для дискуссии по истории партии. Тот попросил отставника замолчать.

— Вы же видите, что Леонид Иванович нервный!!!

Слово «нервный» окончательно привело меня в норму. Я вспомнил слова юмориста Остапа Вишни о том что одной из заповедей украинского народа является фаталистически-спокойное: «Та якось воно буде!»

Вернулся юмор, тем более, что все время возникали забавные ситуации.

Чунихин добрался до самиздатских стихов.

— Это кто такой Максимилиан Волошин?

— Неполитический поэт начала века.

— Ага, о революции.

— Да, и за нее. Смотрите эту строчку. (Через строфу шло — против.)

— А почему тут Бог?

— А про Бога любят писать и атеистические поэты, не всегда даже ругая.

Передал другому. Тот почитал, почитал, увидя философскую муть и непонятные выражения, явно не политические — отдал мне.