На карнавале истории

Кроме уже известных всем дел, из «Хроники» мы узнали о «деле Краснопевцева» (1957 г., «нелегальный марксистский кружок»), о суде с 14 марта по 5 апреля в Ленинграде над Всероссийским социал-христианским союзом освобождения народа. Оказалось, что еще в ноябре 1967 г. были осуждены по этому делу четверо руководителей ВСХСОН — Огурцов, Садо, Вагин и Аверичкин.

Из Москвы привезли книгу Анатолия Марченко «Мои показания», в которой описаны современные концлагеря, не сталинские. Стало известно, что не с Синявского и Даниэля, а с 56-го года политлагеря стали вновь наполняться и что в лагерях царят бесчеловечные порядки. Перед ужасом, описанным Марченко, побледнел для нас даже «Один день Ивана Денисовича».

Я купил машинку и стал перепечатывать Марченко.

Печатал целый месяц.

20-го мая меня вызвали в партком Института. Там сидел мой давний приятель, читавший и одобривший мое письмо в «Комсомольскую правду».

— Ты не знаешь, зачем вызвали? Из-за письма?

— Кажется, нет. Да, у тебя нет «Ракового корпуса»?

— Есть. Принесу.

Зашел замсекретаря парторганизации, кандидат биологических наук Кирилл Александрович Иванов-Муромский. С ним в 61-м году мы жили в одной квартире (снимали смежные комнаты у одной хозяйки). Алкоголик, наркоман. Алкоголиком стал потому, что 16-летним парнем попал на фронт, видел столько горя и подлости, что спился. Профессор Васильев рассказывал мне о его загубленном таланте — школьником он читал лекции студентам (по физиологии). В начале войны принимал участие в усовершенствовании какого-то оружия.

После войны работал секретарем райкома партии в Одесской области и попутно занимался электросном.

В Институт кибернетики поступил сразу же после организации института. Очень умен, но растрачивает себя в борьбе за карьеру. Амосов некоторое время ценил его, но потом разочаровался и в конце концов выжил из своего отдела.

Мы с ним когда-то часто выпивали и спорили. Он всегда издевался над моими «коммунистическими иллюзиями».

Кирилл начал со слов:

— Я уважаю твои патриотические чувства, но советую не ходить 22 мая к памятнику Шевченко.

22 мая — дата перевоза тела Шевченко из Петербурга в Канев через Киев (эта дата отмечалась прогрессивной украинской интеллигенцией еще до революции).

С середины 60-х годов в этот день у памятника Шевченко собирается общественность Киева, главным образом — студенты Киевского университета. Собравшиеся поют украинские песни, песни на слова Шевченко, читают стихи Шевченко, свои стихи.

В 1967 г. милиция задержала 4–5 человек, выступавших у памятника. Собравшиеся пошли к зданию ЦК партии. У ЦК их стали обливать водой из брандспойтов. Это не помогло. В 12 часов к толпе вышел один из руководителей ЦК и стал уговаривать разойтись.

Выступила старая женщина и сказала, что все пришли к памятнику, чтобы чествовать Шевченко. Непонятно, почему задержаны люди.

Стали требовать освобождения арестованных.

— Хорошо, я позвоню в милицию, и если задержанные ничего не сделали преступного, их выпустят. А вы разойдитесь.

— Нет, пока их не выпустят, мы не разойдемся.

Толпа пошла к городскому отделению милиции. Задержанных выпустили.

Я сам никогда не ходил к памятнику и потому был удивлен предложением «не ходить»:

— А почему мне нельзя идти туда?

— Там будет антисоветская демонстрация. Если ты появишься, это будет расценено как антисоветская акция с твоей стороны.

— Но откуда известно, что будет антисоветская демонстрация?

— По всему городу разбросаны листовки с призывом к антисоветской демонстрации.

— Если это так, то, значит, само КГБ их распространяет. Я не верю, что это сделали патриоты.

— Я сам читал листовку, найденную в Голосеевском парке. Там было написано: «Братья! Сойдемся к памятнику Шевченко 22 мая и скажем: Долой москалей и жидов из Украины!»

— Я знаю украинских патриотов и не встречал из них никого, кто бы так думал. Это провокация.

— Нет. Не советую тебе идти, пожалеешь.

— Почему?

— Лишишься работы.

— Я пожалуюсь.

— Кому?

— В ЦК партии.

Он насмешливо рассмеялся.

Я, уже вспылив:

— Если не поможет, то и в ООН обращусь — о дискриминации украинцев.

— Подумай все же. У тебя жена, дети.

— Хорошо. Я сегодня же наведу справки о демонстрации. Если характер ее будет шовинистским, то не собираюсь идти: мне вовсе не хочется, чтобы выгоняли из Украины мою жену и детей, ты же сам понимаешь.

— Хорошо, я тебе завтра позвоню.

Я зашел к Сверстюку, рассказал ему. Оказалось, предупредили многих. В некоторых учреждениях запретили идти кому бы то ни было, в других — отдельным лицам, в третьих всех обязали идти (например, Институт педагогики). Листовки были, но о шовинистских лозунгах он не слышал. Только на стенах университета были две-три надписи русофобского содержания. Но где же нет дураков!

Я зашел в Институт педагогики, затем в университет. В университете висело объявление о том, что все студенты приглашаются на Фестиваль дружбы народов 22 мая в 6 часов вечера к памятнику Шевченко.

21-го Кирилл позвонил:

— Ну, что ты решил?

Я рассказал о «фестивале» и прочем.

— Если пойдешь, пожалеешь!

— Я рассматриваю это заявление как шантаж и дискриминацию.

— Как хочешь.