На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

В двенадцатом часу полк двинулся к западной части города, чтобы через Тряпезундские ворота выйти на шоссе. Вид города далеко не свидетельствовал о его благосостоянии. При лунном свете можно было разобрать валявшийся по улицам домашний скарб, брошенный убегавшими жителями. Окна и двери многих домов были заколочены, но на порядок нельзя было пожаловаться: всюду ходили конные и пешие патрули. Попытки к грабежам и к насилию прекращались силой оружия. У складов и магазинов стояли часовые. Конечно, не было правил и без исключения. В одном переулке у стены лежал казак, покрытый буркой. Немного дальше от него, держа в поводу лошадей, стояло несколько казаков-кубанцев. Очевидно, это был какой-то конный дозор.

– Убит, – с уверенностью сказал я кому-то, нагнувшись к лежащему.

Не подозревая во мне под буркой офицера, один из казаков грубо ответил:

– Нажрался турецкой горилки и отдал душу, – от умершего несло коньяком, которым он до смерти напился, по всей вероятности, при разграблении какой-нибудь винной лавки.

Шоссе, по которому мы двигались, было буквально загромождено телами людей и брошенным имуществом противника. Никому не было времени отнести трупы в сторону от дороги. Они примерзли к земле, а орудия и множество повозок переезжали их все время. Среди трупов солдат попадались трупы женщин, детей и стариков. Это не были следы отступавшей армии – это были следы человеческого потока, охваченного паникой. По сторонам дороги стояли, лежали и были опрокинуты за насыпь орудия, передки и различные экипажи. В ста шагах в поле стояло больше двух десятков лодок. При свете луны я вначале не мог понять, каким образом в поле могли оказаться лодки. Затем, когда я внимательнее всмотрелся, то увидел, что они стоят на колесах, и тогда сообразил, что это был брошенный понтонный парк.

Во втором часу мы остановились в небольшом селе, расположенном по обеим сторонам шоссе. Оно носило похожее название того форта, против которого мы стояли несколько дней. Село Гез оказалось совершенно пустым. Колонна полка втянулась в него. Роты остановились у дороги в ожидании новых приказаний.

Наверное, мертвецкая тишина села подействовала и на людей.

– Хотя бы пес залаял, было бы веселей, – донеслись до меня слова молодого коневода.

– От беды и животное бежит, – заметил ему его сосед.

В это время, вопреки всяким ожиданиям, из одного двора донесся крик петуха. Это маленькое событие вызвало всеобщее ликование.

– Вон на тебе какой герой. Остался один и никого не боится. Ему какие черти ни подойди, плевать. В свое время должон свой сигнал сыграть, и баста. Хорошая птица, – послышались со всех сторон веселые людские голоса.

И как часто на войне какой-либо пустячный эпизод, как то крик птицы, животного или бег зайца, вызывал в массе людей смех, прибаутки и всякого рода замечания.

Однако наше стояние в Гезе начинало делаться продолжительным. Я взглянул на часы. Было что-то около четырех. Впереди, верстах в пяти-шести, послышалась редкая стрельба. По карте там находилось большое село Илиджа, около которого на высотах засели неприятельские арьергарды, которые должны были атаковать елизаветпольцы.

Усталость брала свое, и я заснул на козлах двуколки. Но ненадолго. Меня разбудили поднявшиеся сборы и сутолока людей перед движением. Через четверть часа мы ускоренным шагом двигались в направлении Илиджи, откуда доносились сильная ружейная трескотня и гул нескольких орудий. Через час огонь утих. Встречные нам сообщали, что Илиджа взята, а Елизаветпольский полк проследовал дальше.

Перед рассветом на 5 января мы вошли в Илиджу. Нас встретили представители села: несколько стариков и мулла.

По турецкому обычаю они преподнесли нам хлеб и сласти. Командир полка обещал покровительство жителям при условии с их стороны должной корректности. С рассветом нам сообщили, что полк на неопределенный срок останется в Илидже, а посему командир полка приказал встать по квартирам. Моей команде попались с внешней стороны отличные здания, какие-то казенные учреждения на восточной окраине села. Наружность их оказалась обманчивой. Когда я открыл дверь первого флигеля и хотел войти внутрь, то был остановлен удушливым смрадом, способным привести в обморочное состояние любого человека. Я решил было повернуться и уйти от этого ужасного зловония, но раздававшиеся из глубины помещения стоны и просьбы о помощи заставили меня перешагнуть порог. Мне достались флигеля турецкого лазарета, переполненного тифозными больными.