На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

После этих слов поручик вновь разразился отборной руганью и нанес стоящему перед ним солдату несколько ударов.

Не понимая причины этого некрасивого зрелища, я спросил ближайшего солдата:

– Что тут у вас случилось?

– Так что, кого ударил поручик, поделом ему, – ответил мне мой собеседник.

– Как так, поделом?

– Молодой да ранний. Ночью хотел себе приморозить ноги. Скинул сапоги да на босу ногу залег в снег, а ребята увидели это, возьми и доложи на него ротному. Он праведный, человека не загубит, а когда надо, вздерет, и больно вздерет.

Немного подождав, когда поручик Дебошинский, распустив людей, направлялся к соседней роте, я остановил его и откровенно высказал негодование по поводу только что виденной сцены.

– Простите, поручик, но ваш поступок с вашим солдатом вызовет порицание у всех офицеров полка. У нас в полку по традиции нанесение побоев, хотя бы и за вину, строго преследовалось, а если это и имело место, то виновные несли большую ответственность, – не без волнения закончил я слова.

– Вы, батя, – начал басом поручик, – говорите мне о каких-то традициях. Едва ли эти традиции предусматривали случаи самоотстреляния и членовредительства. По вашим традициям я должен был только что побитого мной солдата отдать под суд. А в моих традициях никаких судов нет. Набил ему ряжку, и дело в шляпе. А завтра эта ряжка пойдет со мной и в снег, и в грязь. Признаюсь, что от моих словечек и молочко на морозе может скиснуть. Но чем же, батенька, вы такие ряжки прошибете. Не ударь, не выругай. А, по-моему, батенька, надо любить его, дать ему все включительно до сала с салом, а доброе слово и хорошую палку всегда держите для него про запас.

У меня в жизни не раз случалось, когда я от неожиданно услышанных истин становился в тупик.

Признаюсь, что на все только что высказанные поручиком взгляды я не мог ничего ответить.

Настала третья ночь нашего стояния перед фортом Гяз. Еще в сумерки со стороны 5-го Кавказского стрелкового полка стал доноситься учащенный ружейный огонь. У нас создалось впечатление, что противник перешел в наступление. На деле выяснилось, что стрелки, в темноте продвигаясь вперед, напоролись одни на других и ввязались в перестрелку. Потерь оказалась немного, но пока все это разъяснилось, прошло около часу времени.

К рассвету 2 февраля связь донесла, что наши соседи, как справа, так и слева, подошли очень близко к неприятельским фортам.

Командир полка нашел, что и для полка наступил подходящий момент атаки форта, и он объявил, что ночью мы совместно со стрелками и отрядом генерала Чиковани перейдем в наступление. Точные указания о предстоящих действиях должны были получить с наступлением сумерек.

Около полудня нарушенная по причине снежных метелей в низовьях Палантекена связь с тылом была восстановлена. К нам прибыл из штаба корпуса офицер с очень хорошими известиями.

В безостановочном движении Туркестанский корпус и 4-я Кавказская стрелковая дивизия, сбросив противника с нескольких позиций, после упорных боев овладели фортами Каракюбек и Тафта. Вчера 1 февраля туркестанцы были уже южнее взятых фортов у высоты Гяур-Дага, и ежечасно ожидался их выход к северной части города. Форт Далангез прочно держится бакинцами. Чобан-Деде несколько раз атаковывался елизаветпольцами и, несмотря на большие потери, они его надеются взять. В приказании, полученном только что от командира корпуса, указывалось, что близится час падения Эрзерума, а потому войска должны напрячь все силы и перейти в решительную атаку.

После второго часа сила огня противника достигла полного предела. Противник выбрасывал в нас массу снарядов, очевидно, не щадя запасов, и в его стрельбе наблюдалась какая-то нервность. У нас создавалось предположение, что турки стараются как можно скорее расстрелять все патроны, мало заботясь о точности стрельбы.

Еще задолго до сумерек командир полка приказал полку приготовиться к боевому порядку. Соседям было сообщено о предстоявшей атаке полка, где они совместно с нами должны были атаковать участки. Роты, ожидавшие начало атаки, стояли за скалистыми высотами. Я поднялся на одну из высот, откуда должен был вести наблюдения за фортом. За ним трудно было наблюдать, так как заходившее солнце било мне прямо в глаза. Надоедливые снаряды не переставали все время шипеть и гудеть над головой. Но вот огонь почти в один момент утих. На фоне угасавшей зари я ясно увидел очертания форта Гяз. Он в наступившей тишине все же казался грозным. Через несколько минут, когда появятся на высотах, а затем начнут спускаться вниз, в овраг, наши цепи, он вновь начнет дышать беспощадным огнем смерти. Он, подобно громадному чудовищу, будет рычать, отбиваться, пока маленькие черные точки людей не взойдут на него. Я вооружился биноклем и старался во всевозможных изгибах местности найти окопы на форте и на промежуточных позициях.