На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Рассказ стрелка мы выслушали при гробовом молчании. Ночь, тихая речь рассказчика, его лицо, освещенное тусклым светом фонаря, – все это создавало в нас впечатление чего-то таинственного. Сколько сил, сколько жизненной энергии нашлось в этом маленьком человеке, чтобы перенести в продолжение трех недель столь интересную, но и тяжелую трагедию. Мы готовы были с еще большей жадностью и дальше слушать стрелка, но доктор Сопов воспретил ему говорить. Он приказал его отнести в палатку, напоить чаем и дать полный покой.

Ни у меня, ни у врачей не было больше охоты слушать дальше начатый доктором Соповым рассказ «на мирную тему», да и сам доктор отказался от этой мысли. Молча допив чай, мы стали расходиться по палаткам. Тихая ночь изредка нарушалась далекими ружейными выстрелами. Выдающиеся события или исключительные случаи часто наводят на философские размышления даже маленьких людей.

Пробираясь к своей палатке, я думал: в чем же заключается в конце концов суть человеческой жизни? В каком-нибудь забвении? В искании причин своего бытия? А может быть, борьба на живот и на смерть только что вернувшегося к нам стрелка и вся эта двухлетняя кровопролитная война являются настоящим ее смыслом?

Числа 16 или 17 июня наш командир полка был вызван в штаб дивизии. Это событие вызвало у нас, офицеров, ряд толков о предстоявших переменах в обстановке и о возможности скорых боев.

Вернувшийся к вечеру командир ничего нам не сообщил, но полученное им приказание о производстве разведки, подступив к неприятельской позиции, и об усилении наблюдения за противником указывало нам уже на многое.

Приказание этой же ночью было передано на все боевые участки, а кроме того, в исполнение поставленной задачи несколько офицеров 3-го батальона, стоящего в резерве, должны были с утра наступающего дня отправиться на участок 1-го батальона. Это приказание касалось и меня как начальника пулеметной команды.

Утром раньше других я двинулся верхом к указанному участку. Как мне казалось, вся наша предстоящая разведка должна была выразиться лишь в наблюдении, которое едва ли могло дать нам что-либо новое и существенное.

Спустя полчаса я остановился у палатки командира 1-го батальона полковника Херхеулидзе. Моему прибытию полковник очень обрадовался.

– Несказанно рад вас видеть, Валентин Людвигович. Вот вам, живем, служим в одном полку, а с Илиджи до сего дня не виделись. А впрочем, слава Богу, что редко, а все-таки встречаемся. Кроме того, я вас хотел видеть по ряду неотложных обстоятельств. Во-первых, я получил… Виноват, это будет во-вторых… Во-первых, разрешите вас от лица службы и лично от меня поблагодарить за молодецкую работу ваших пулеметчиков, присланных мне в бою двадцать первого мая. Как командир взвода прапорщик Ахвледиани, так и люди оказались на высоте положения. Я вовсе не ожидал от вашего Алайли такой прыти. Представьте себе, он безостановочно впереди развернутого батальона все время продвигался вперед. Этот офицер в настоящем смысле слова не давал туркам огнем высунуть носа из окопов. Конечно, его поведение сделалось для них предметом всеобщего внимания, казалось, что турки по вашему взводу выпустили, помимо всей злобы, и все снаряды. Шрапнели и гранаты устроили вокруг пулеметов такой танц-класс, что я думал, что вы останетесь без людей и без пулеметов. Ваш Алайли, сам счастливо минуя все опасности, не прекращал молодецкой работы включительно до ближайшей дистанции к противнику. Должен вам признаться, что сравнительно незначительные потери в моем батальоне за двадцать первое мая объяснялись помимо быстроты его действий также героической и безукоризненной работой ваших пулеметчиков. Ничто не дается в бою даром. Взвод ваших пулеметов понес большие потери. Я в реляции просил о представлении Алайли к Георгиевскому оружию. Я убежден, что его «кахетинское дитя» вполне заслуживает. Кроме того, нескольких ваших молодцов во главе с унтер-офицером Севостьяновым я представил к крестам. Одного боюсь, как бы мои княжеские представления опять не удостоились места под сукном.

Так вот, это было во-первых, а во-вторых, я получил бурдючок винца, и хотя я его давно начал, но добрую половину его держал про запас, так сказать, для нашей встречи. Не хвастаясь, скажу: вино неподражаемое. Моя княгиня прислала его из нашего имения.

– Мито, – крикнул полковник своему денщику, – достань-ка нам теленка! – Под последним словом понимался сосуд, сделанный из телячьей кожи и наполненный вином. Сосуд назывался бурдюком и был в большом обиходе у туземцев как очень удобное средство для перевозки вина.

Гостеприимный старик попотчевал меня в своей палатке и прекрасным тушинским сыром, и отличной ветчиной, и какими-то еще сластями.

– Вот зеленого лучку и тархуна у нас не хватает. Тяжело травоядным без этих вещей. Как бы они были кстати под сырок. Не правда ли? – говорил князь, наливая мне стаканчик душистого свирского вина.