На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

После минутной паузы великий князь жестом руки дал курдам знак встать. Они поднялись, но опять остались в неподвижных позах. Задав через переводчика несколько вопросов, великий князь поднялся по лестнице и вошел в здание, где сейчас помещался штаб корпуса. Наиболее старым и почетным курдам были розданы медали на Станиславской ленте.[229] Это привело их в дикий восторг. Они все на гортанном наречии начали что-то кричать, а затем разбегаться к чапарам,[230] державшим их лошадей в ближайших переулках. Затем, подобно стае испуганной птицы, они вылетели на юрких конях из города, чтобы скорее добраться до аулов и кишлаков и поведать там про милость, оказанную им ближайшим родственником величайшего в мире Падишаха, русского царя.

* * *

Спустя дней пять после смотра великого князя под вечер я вернулся к себе в квартиру. Уставшим себя я не чувствовал, но решил лечь в кровать пораньше, так как с рассветом должен был вместе с Цымбаленко и Жадаевым отправиться в горы, подыскать еще нетронутые сенокосы или же купить у жителей уже заготовленные ими на зиму сено и зерно. После прошлогоднего печального опыта мы в предстоявшую зиму не могли рассчитывать на регулярную доставку нам фуража, и поэтому решили в частном порядке сделать себе нужный запас.

Лишь только я загасил свечу, как через открытое окно услышал приближающиеся шаги и затем голос капитана Золотарева.

– Ты не спишь? – спросил он меня.

– Нет, – ответил я.

– Я слышал, что ты завтра собираешься на покос.

– Да, да, с рассветом я с людьми отправляюсь в горы.

– А когда вернешься?

– Думаю часам к двенадцати быть уже дома.

– Ну и отлично. Я хотел тебя только предупредить, чтобы ты не запаздывал. Завтра, если ты не забыл, день моего ангела, и я прошу тебя на слоеный пирог и на рюмочку замороженной смирновки. Сегодня я ее получил из Владикавказа вместе с малосольными огурцами. Итак, завтра прошу к часу дня в мою усадьбу. Форма одежды обыкновенная, – рассмеялся капитан и, попрощавшись, скрылся в темноте.

Мы, офицеры в Эрзинджане, стали называть в шутку свои квартиры поместьями, именьями, замками, виллами и т. п.

Так, дом, в котором я устроился, звался пулеметной виллой, квартира командира 13-й роты усадьбой Золотарева. Эти шутливые названия были все же не без основания. Моя вилла представляла отличный домик в большом тенистом саду. Перед главным входом находился фонтан. В распоряжении моем было несколько комнат, которые, за исключением одной, оставались свободными. Мне особенно нравилась комната, которую я занял и где я сейчас лежал, – это была большая стеклянная веранда, окруженная со всех сторон деревьями. Днем сквозь длинную аллею виднелись высокие горы, куда я намеревался утром отправиться на разведку за сеном.

Меня постепенно начинала одолевать дремота. «Итак, завтра в первой половине дня за сеном, а во второй на именины», – пронеслось в моих мыслях, и я заснул.

Ночью я был разбужен денщиком. Рядом с ним стоял дежурный по команде, который протянул мне приказ по полку. Когда Сотников поднес ко мне лампу, то я прочитал: «Завтра 23 июля в 6 часов утра полку выступить по Сивасскому шоссе на Чардакли, куда прибыть к вечеру того же дня» и т. п.

– Сообщить приказ офицерам и фельдфебелю, – сказал я дежурному. – А ты, Сотников, разбуди меня в 5 часов.

Люди ушли. Мной опять начали овладевать дремота и предсонные, но уже новые мысли: «Сено и именины отменяются, а вместо того – вперед на Чардакли».

Когда я проснулся, вернее, был разбужен, то моя веранда вся была залита лучами утреннего солнца. Вместо постоянного чая я поел большую тарелку вкусной сочной туты (так называется на Кавказе плод из шелковичного дерева). Мой хозяин-турок, узнав о моем уходе, сильно опечалился. Было ли ему действительно жаль моего ухода или в нем была только боязнь нового пришельца, – мне трудно было его в этом случае понять. Я только в одном его отлично понимал: тяжело жить с непрошеными гостями, а еще тяжелее им повиноваться.

Когда я подъехал к бивуаку, то стройные ряды палаток уже были сняты, и вместо них немного впереди стояла серая квадратная, наподобие большой каменной глыбы, масса людей.

Все время слышались приветствия подходивших к ротам офицеров и ответы на них людей. Согласно приказу, в городе должны были остаться: обоз 2-го разряда, формируемая учебная команда, музыкантская команда, слабосильные команды и часть полкового околотка. Помимо роз нам пришлось в Эрзинджане сорвать и массу шипов. В городе и в его окрестностях свирепствовал особый вид лихорадки. Она выражалась в высокой температуре и сильно изнуряла организм. Бывали от нее и смертные случаи. Какое было точное название этой болезни, мы не знали. Одни ее называли африканской лихорадкой, другие малярией. Солдаты ее прозвали просто «эрзинджанкой». Кстати, под этим словом у них значился ряд различных представлений: так, реку Кара-Су под городом они прозвали «эрзинджанкой». Вонючая армянская водка у них также звалась «эрзинджанской» и т. д.