На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Двор церкви был освещен горящими факелами. Кое-где виднелись принесенные куличи для освящения. В сравнении с прошлым, все было скромно, но по красному яичку включительно до окопов пришлось каждому.

Однажды утром мы услышали отдаленную стрельбу с правого берега Аракса и через несколько часов узнали, что Кабардинский полк взял высоты, прикрывающие Карадербентский проход с восточной стороны. После этого боевого эпизода нарушенное спокойствие вновь восстановилось. И вот среди затишья мы узнаем, что 3-я Кавказская стрелковая дивизия, две пластунские бригады, а вслед за этим и 20-я дивизия были сняты с нашего фронта и отправлены на запад. С нелегким сердцем расстались мы со своими боевыми кунаками. Их неожиданный уход указывал на серьезность положения Западного фронта, а с другой стороны, и без того малочисленная Кавказская армия лишилась около 43 батальонов.[104]

Весна с ее проливными и частыми дождями сменилась сухим и жарким летом. Трава кругом повысохла, пожелтела, и только в сосновом лесу да в глубоких долинах у ручьев заметна была зелень. В питьевой воде мы не терпели нужды, так как вся местность в изобилии была покрыта родниками с прекрасной водой.

В середине июня к нам вновь было прислано пополнение около полутораста человек при нескольких офицерах. Прибывшие уже составляли сверхкомплект и, откровенно говоря, большой ценности для полка не представляли. По выражению фельдфебеля моей команды, «это было такое сырье, от которого всем становилось тошно». И действительно, они оказались без какой-либо подготовки, и часть их была прислана как обыкновенные рекруты, набранные из центральных губерний. Нескольких офицеров, прибывших с ними, временно прикомандировали к штабу полка.

Все они, как мне помнится, были люди зрелых годов, давно забывшие службу и, видимо, не особенно к ней льнущие. Из них сразу обратил на себя особое внимание как внешностью, так и бурным поведением поручик Дебошинский. Я очень живо представляю его незамысловатую фигуру. Одет он был в защитную рубаху, сидевшую на нем мешком. Слабо подтянутый широкий пояс от тяжести револьвера свешивался на бок. В голенище от сапога, как говорила солдатская поговорка, свободно могла влезть деревянная ложка для каши. Фуражка на его голове сидела каким-то помятым колпаком. Словом, вид у поручика был далеко неказист, и только синий просвет с тремя звездочками на его защитных погонах свидетельствовал о его офицерском звании. Наконец, помятое его лицо и большой красный нос говорили о прошлой бурной жизни. К вечеру поручика если не каждый день, то очень часто, несмотря на большие строгости, можно было встретить выпившим. В эти минуты он не был лишен словоохотливости, остроумия и большой жизненной наблюдательности. Но иногда под влиянием «мухи», как мы называли его нетрезвое состояние, поручик способен был выкинуть какую-либо каверзу, далеко не подобающую его офицерскому рангу. Так, однажды, изрядно выпив, он явился к командиру полка, прося о скорейшем переводе на Западный фронт, так как, по его словам, Кавказский фронт, кроме созерцания красивой природы, не давал никаких боевых ощущений. Перевод поручика Дебошинского, конечно, не состоялся, а за ходатайство он вынужден был отсидеть несколько дней под арестом.

В другой раз, опять-таки под влиянием выпитого, поручик подал по команде пространный рапорт, где он просил, в случае если будет убит, все оставшиеся его боевые доспехи и причитающееся ему содержание переслать на имя какой-то его тетушки; если она не будет разыскана, то все оставшееся после его смерти имущество завещает командиру полка, которому он предан душой и телом. Конечно, рапорт хода не получил, а выходка поручика вызвала немало разговоров и смеха.

Как-то раз поручик Дебошинский получил трехдневный отпуск в Сарыкамыш для лечения зубов. Одновременно ему было приказано сдать в штаб корпуса, стоявший в то время в Сарыкамыше, несколько срочных пакетов. Поручик Дебошинский в должный срок не вернулся в полк, а вслед за этим из штаба корпуса пришло извещение, что он арестован командиром корпуса за непристойное поведение. На деле оказалось, что поручик Дебошинский, отправляясь в штаб корпуса, по пути изволил выпить; когда он явился в штаб, то там, ввиду неурочного времени, никого не оказалось, кроме дежурных писарей. Получив от последних ответ, что начальника штаба можно будет видеть лишь вечером, поручик обрушился на них с отчаянной бранью, добавив при этом, что их, как тыловую дрянь, давно бы было пора отправить в окопы для встряски.