На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

19 июля рано утром полк выступил в поход в направлении Салькори через Аракс к Карадербентскому проходу. Кроме маршрута и ночевки у Дели-Бабы полку никаких боевых заданий не было указано. В восьмом часу утра мы прошли турецкий Меджингерт, взяв направление на юг к реке Араксу. Дорога вначале вилась по ущелью вдоль ручья, затем, пройдя версты три, она круто стала подниматься в гору. Далее мы двигались по волнистому хребту, расположенному восточнее Ханычайского оврага. Жара еще с утра давала себя чувствовать, а в полдень она сделалась трудно выносимой. Путь оказался безводным, а выгоревшая от жары трава и темный камень придавали всему унылый вид. В час дня мы достигли высшей точки хребта, откуда открывался вид на всю правобережную полосу Аракса. Далеко впереди, во мгле знойного дня, неясно вырисовывались отроги высокого Башкейского плато и высот Драм-Дага. Между ними шла, суживаясь к Карадербентскому проходу и далее к Мергимирскому перевалу, живописная долина с несколькими селами. Вся эта панорама отделялась от нас широким и обрывистым ущельем Аракса, казавшимся нам сверху какой-то темной извилистой полосой. К двум часам жара, казалось, достигла предела. Жажда и зной начинали утомлять людей, и несколько человек свалились от солнечного удара. Дорога постепенно начинала идти под уклон, перейдя версты через четыре в крутой спуск. Внизу заблестел Аракс, а немного в стороне от него под высоким утесом лепились сакли села Салькори.

Около 3 часов полк перешел Аракс по понтонному мосту и после большого привала двинулся к селу Дели-Баба. На ночевку полк встал в четырех верстах от села. За ночь никаких изменений не последовало, и обстановка для нас оставалась неясной. Утром полку приказано было вернуться в Салькори и ждать там особых распоряжений. Этот новый маневр нас очень озадачил, и у нас сложилось представление, что противник, воспользовавшись нашим уходом с Хорум-Дагских позиций, перешел в этом направлении в наступление. Однако, со слов встречных, там царило полное спокойствие. У Салькори мы простояли весь день, и только к вечеру нам стало известно, что с рассветом полк должен выступить на север в направлении Зивина, куда ему следовало прибыть к вечеру.

Прошел жаркий день, его сменил прохладный вечер. Из-за гор выползла полная луна. Люди спали вповалку между линиями составленных в козлы винтовок. Сзади полка стояло полуразрушенное село. Уныло глядели при лунном свете стройные, еще недорубленные тополя. В стороне неугомонный Аракс пел вечную песню, неся бурные волны к гигантскому и мрачному Каракуртскому ущелью. Вся эта обстановка, и сон людей, и силуэты часовых мне почему-то показались хорошо знакомыми. Я долго рылся в своей памяти и наконец вспомнил.

Несколько лет тому назад на меня произвела большое впечатление одна картина французского художника (не в оригинале, но в отличной копии). Картина изображала собой ночной привал французского полка, кажется, в одном из алжирских оазисов. Такие же спящие люди среди составленных ружей, такие же фигуры часовых, среди такого же невзрачного пейзажа, освещенного луной. Талантливый художник, помимо искусства, сумел вложить в произведение глубокую любовь к полку, к войскам и большое понимание их жизни. Признаюсь, что в эти минуты я позавидовал ему. Мне также хотелось зарисовать эту живую картину родного мне полка.

* * *

День 21 июля выпал для нас очень тяжелый. Было всего семь часов утра, а нестерпимая жара уже начинала выматывать наши силы. Мы шли по знакомой дороге, теперь карабкаясь на хребет. Полку следовало, не спускаясь в турецкий Меджингерт, двигаться по хребту вдоль Ханычая на север. До Зивина было около 25 верст трудной дороги по каменистому грунту. В одиннадцатом часу мы были на линии турецкого Меджингерта, пройдя половину заданного нам пути. Я шел с командой в хвосте колонны, чтобы своими двуколками не мешать ротам. За мной следовали патронные и санитарные двуколки. Мне казалось, что солнечные лучи готовы были прожечь мою фуражку и тонкий китель. Рубахи солдат, особенно под скатками и вещевыми мешками, насквозь были мокры от пота. Вода в баклаге[110] сделалась почти горячей, и пить ее становилось противно. Солнечные удары стали учащаться, и в 8-й роте один случай оказался смертельным. В нескольких шагах от дороги у камня, скрывавшего лишь голову от палящих лучей, лежал молодой солдат, почти мальчик, и тяжело дышал. Другой, опустившись на колено, бережно накладывал ему на голову намоченный платок. В лежащем я узнал ефрейтора 5-й роты, отличившегося под Сарыкамышем при взятии турецкой батареи. Этот мальчик-герой был в большом почете у людей роты за проявленную им не раз храбрость.

Сейчас, записывая эти строки, мне, к сожалению, не удается припомнить фамилию этого молодца-кубинца, награжденного и крестом, и медалью. Одно лишь мне вспоминается, что он уроженец Киевской губернии, сын инженера, окончивший реальное училище, добровольно вступивший в полк, по национальности еврей.