На холодном фронте

В которого из них сначала целиться? Ибрагим решает: ясно в того, кто умывается; наверно офицер, потому что дольше спал, а в шинели это его связной или денщик. Взял на мушку, раз! И нет одного. Другой бросил котелок с водой, кубарем скатился в землянку. Лежит Ибрагим, выжидает. Приходят за трупом убитого им сразу четверо. Он еще одного срезал и утек. Только ушел с напарником, финны стали их минами нащупывать. Выпустили тридцать штук — успокоились. А сегодня он выследил: слева, на фланге за озером у них кладбище, там они могилу роют. Не иначе, говорит, для двух вчерашних, и просит у меня разрешения сходить туда с ручным пулеметом, чтоб чесануть, так чесануть! Как знать, может целая похоронная процессия будет. Опять же и для противника удобно: кого срежем из пулемета, тех ему и на кладбище не тащить, сами пожаловали. Прямая выгода. Разрешите, товарищ капитан, обойти, залечь и чесануть из дегтяревского…

— Что ж, хотите противнику поднять похоронное настроение? Можно, — ответил Краснов. — Возьмите отделение бойцов, пару ручных пулеметов с полным комплектом патронов, оденьтесь в маскировочные халаты и проберитесь как можно осторожней. Результаты доложите. Действуйте с оглядкой, сами не попадитесь на удочку…

— Есть! Разрешите итти…

Ловко повернувшись на каблуках, Шамарин удалился.

— Молодец! — оценил генерал командира роты. — Интересно, что получится из их затеи…

— Будет доложено, товарищ генерал…

…На другой день Краснов в штабе дивизии докладывал генералу и комдиву об удачной операции; благодаря смекалке Загитдулина было уложено — убитыми и ранеными, — не менее тридцати шюцкоровцев.

— На рядового Загитдулина следует заполнить наградной лист, — сказал генерал.

19. Найденыш

По всему Карельскому фронту, от Онежского озера до Заполярья, до Рыбачьего полуострова, что далеко на побережье Баренцова моря, к весне сорок третьего года прочность обороны не вызывала сомнений. Когда мы начнем наступление, было неизвестно. Но пока непосредственной подготовки к нему не велось.

Весной, в районе Ухты на освобожденные от снега поля вышли с лопатами и мотыгами, выехали на лошадях и тракторах с плугами около тысячи бойцов. Составив винтовки в козлы на луговине, раздевшись до нательных рубашек, они, соскучившиеся по труду земледельца, с большой охотой работали на запустевших полях и огородах.

А впереди, в нескольких километрах, почти не переставая била вражеская артиллерия, нащупывая наши расположения и огневые точки.

Краснов также выделил из своего батальона на работу сорок бойцов.

По шоссе к взрыхленным полосам грузовые машины подвозили картофель для посадки и семенной овес.

В одном месте девчата из банно-прачечного отряда разбивали мотыгами грядки для овощей. Кто-то проходя скептически им заметил:

— Не зря ли стараетесь? Не думаете ли еще до осени здесь околачиваться? Не сегодня — завтра двинемся в наступление, и все тут у вас подсобное хозяйство останется.

— Что ж, — отвечали девушки — тем лучше. Мы с вами наступать, люди вернутся сюда, на свои обжитые и временно покинутые места, нас добрым словом вспомянут, спасибо скажут. Вот увидите, сколько тут добра к осени вырастет!..

— Чем глупости говорить, взяли бы лопатку да с нами в ряд, — предложила одна из девушек.

— Куда ему? Он боится галифе запачкать.

— Молодцы — девчата! Так его отбрили! Правильно! Каждая картошина удар по врагу. Вон, говорят, в Ленинграде Марсово поле, Летний сад и все подходящие места взрыли под овощи. А здесь столько земли, да еще земля-то какая!

Я взял горсть и, рассыпая ее между пальцев, спросил:

— Что вы тут хотите сажать?

— Морковь!

— А свеклу?

— И свеклу будем, и лук, и чеснок… Только вот там — на загорье, а здесь нам приказали одну морковь.

— Кто приказал?

— Майор тут один понимающий в агрономии нашелся.

Я разыскал майора, руководившего работами, разговорился с ним и узнал: под картофель спланировано обработать земли четыреста пятьдесят гектаров, под капусту — триста, под морковь и другие овощи сорок пять, посевом овса и ячменя ведает не он, а другой офицер интендантской службы, и под яровые вспахано уже двести с лишним гектаров.

Уходя с поля, я невольно вспомнил о недавней беседе с генералом в нашей землянке и дельном предложении комбата Краснова. Неспеша, вразвалку возвращался я к себе в батальон. Картина мирной работы на огородах отвлекла мои мысли от войны. Я подумал об Архангельске, о семье. Вспомнились мне юношеские беспечные годы, когда шестнадцатилетним безусым энтузиастом ушел я добровольно служить в Красную Армию и в липовых лаптях, в рваном полушубке, с австрийской трофейной винтовкой шел освобождать от белогвардейцев и интервентов Архангельск. В этом суровом и незаманчивом северном городе я поселился потом, быть может, именно потому, что в феврале двадцатого года, вдохновенно, как победитель, протопал по его изрытым мостовым в своих многоклетчатых лаптях…