На хуторе

– Не похоже… Ему втемяшилось. А вообще-то, – добавил он, – про эту Звезду, про назмищенскую, я тоже слыхал. Не упомню, вроде от матери. Но что точно, то точно, была такая корова. Старые люди знают.

– Вот так, – поглядел на Егора агроном.

– Да ерунда все это, – не сдавался Егор. – Какая бы она ни была, дом-то куплен. Деньги он заплатил – десять таких коров можно купить. Стадо целое! Поняли? Дурит дед. С ума сходит. Никуда не денется. Переезжать все равно надо.

– Ладно, – сказал агроном. – Вы тут меж собой разберитесь. Корову я, конечно, взял бы. Тем более… – засмеялся он, – дыма без огня не бывает. Конечно, когда она еще вырастет и чего… Но интересно. Ладно, мы поехали, а ты с ним толкуй.

Еще долго стоял, провожая взглядом машину, курил и вроде успокоился, а уж потом в дом вернулся.

– Ладно, с коровой-то… – со вздохом сказал Егор, усаживаясь. – Ты чего и себе, и людям головы морочишь. Приехал человек, покупать. Дома тебя сестра ждет, племянница… А ты? Для чего все это затеваешь? Или собираешься корову на новое место переводить? Так я же тебе…

– Не, не, не… – всполошился Холюша. – Ее нельзя с хутора трогать. Она должна добрым молочком выпаиваться. На хорошей травке рость, на нашей воде, на всем невладанном. – Холюша к телочке подошел, тронул ее рукой, и голос его потеплел. – Не ныне завтра снег сойдет, погоним скотину. Сначала старюку погложут, она тоже едовая. А там и зеленка пойдет. Вот и будет наша Звездочка рость, людям на завидки. Да в такую коровку подымется. Я в коровах понимаю, я их видал-перевидал. А таких вот, не даст Господь сбрехать, таких и в завете нет, – горячо говорил Холюша.

И он честно говорил. Верил он, верил, нутром, сердцем чуял, что в последний разок не обманула хозяина Зорька и принесла такую расхорошую телочку, каких не было и не будет. В добрую память о себе, за все добро, за всю ласку, за всю свою счастливую жизнь, что провела на этом базу, у дорогого своего хозяина.

– Выкормим ее, выпоим, а она такого молочка даст, сладимого да жирнючего, чистый каймак. Твои ребяты его пить будут не напьются. На дрожжах будут с него расти. Всех она нас прокормит, всех… И сеструшку, и меня. Нам, старым, молоко за первую еду…

Толковать было не о чем. Ругать Холюшу Егор не стал, жалея его. Он лишь развел руками и сказал:

– Не пойму я тебя. Вот убей, не пойму…

– Ты свою жизню к моей не прикладывай, – ответил Холюша. – У нас так-то вот… Надысь Митревну встретил, она чуток посверстнее меня. Чикиляет, жалится, плачет: «Мои-то уехали… Кинули меня без Христовой памяти… Я ту лету надорвалася с огородом, сажала. Снова весна заходит. Руки не подымаются, ноги не носют, а надо сажать, надо… Не посади огород да картошку – люди осудят…» А я ей: и осудят, говорю, осудят. Терпи, Митревна, такая наша жизня. Понял? А мне чего? Я еще в силах. Да такую телочку мне Господь послал, золотанюшку мою…

А Егор глядел на Холюшу и не знал, плакать ли, смеяться…

– Ладно, дед, – решил он. – Ты сам себе хозяин. Давай выпьем за твою золотую телушку, за новый дом, за все…

– Вот это правильно, – одобрил Холюша, – а мне замстило.

Собрали наскоро стол, разлили по стаканам.

– Твое здоровье, – сказал Егор. – Пусть растет твоя телушка. Дай Бог, молочка от нее попить. И тебе, и всем нам.

– Это правильно! – поддержал Холюша. – Это по-нашему…

А белолобая телочка при этих словах взбрыкнула, коротко мыкнув. Здоровая была телочка, веселая. Белоухая коза своих козлят накормила. Они улеглись подле нее и прикрыли глаза, задремывая. Мать то одного, то другого вылизывала и, чуя вкус родной плоти, сладостно, нутром взмекивала.

6

Молока от дорогой своей Звездочки Холюша не отпробовал. Он умер в ту же весну, в начале апреля. Вышел на черное крыльцо с цебаркой, пошатнулся и рухнул вниз, ткнувшись в землю почернелым лицом. Видно, кинулась в лицо темная жиловая кровь. Пустая цебарка со звоном катилась до самых ворот…

Схоронили Холюшу, и в одночасье опустели базы, и у дома крест-накрест забили досками окна.

На хуторе о Холюше иногда вспоминали. Чаще по-худому. Реже по-доброму. Но что слова человечьи…

А еще месяц спустя, в середине мая, совхозный электрик Митька ехал в пароконной бричке за песком. Клавдия собиралась, как всегда по весне, мазикать.

Время было полуденное, Митька успел не только опохмелиться, но и неплохо выпить. А впереди снова маячила выпивка. Так что жить было можно. Митька курил, лениво по сторонам поглядывал, лошадей не гнал.

В просторном небе гулял один лишь хозяин – солнце. И только на западе, на краю неба, сторожили синий простор высокие башни облаков. И в той стороне, где они недвижимо высились, даль туманилась, будто зрела там непогода.