На хуторе

Остались Архип, Феня Чурькова, женщина с гипсовой ногой, муж ее на лошадях – лошади уже в белой шубе стояли, понурившись, – и еще два мужика. Глядя вослед поскакавшим в Вихляевку, кто-то сказал:

– Застоялись…

– Застоишься, ежели в пять – из дому, а сейчас двенадцатый. Небось все кишки проморозили.

– Ничего. Рысью они за час доберутся.

– Бядуни… Чистые бядуни…

Архип всерьез начинал мерзнуть. Хоть и одет был неплохо, но полегонечку пробиралась к телу стынь. Просекал ветерок, и ноги коченели. Не шибко грела старая кровь. Но сдаваться он пока не хотел. Ребята, считай, шесть часов отстояли, а он – лишь в девять из дому. Надо было терпеть.

– Ёш твою… – пожаловался Архип. – Дураку надо бы самогонки взять. Глотнул – и хорошо, – лицо его чугунело и стало отдавать сизостью. – А то вот стой теперь. Либо цыганочку станцевать, – хлопая себя по плечам и груди, он засеменил, на месте перебирая ногами. – Ёш твою… Так бы бечь и бечь до самой станции.

– Тебе бы надо не сюда идти, а прямиком на Перещепной. Там Алексеевский грейдер, асфальт. Там машины всегда.

– На Перещепной, парень, нынче не дюже доберешься. – А сколько там километров?

– Да бес их мерил. Пять, а може, семь, а може, и все десять. Нет, десять не будет. А дорога тяжелая, по займищу. Где там лезть. Застрянешь в снегу. Потонешь навовсе. Туда я не рискую.

– Мерзни здесь.

– Чего ж, такая, значит, судьба, – ответил Архип и пошел к затоптанному костру, чтобы снова разжечь его.

Сухой хворост занялся сразу же, но жидкий его огонь грел лишь ладони рук, и только. Феня Чурькова к костерку подошла, встала рядом.

– Ты к кому же на гости ездила?

– Не на гости. Сеструшка двоюродная, сорок ден… Вот приезжала.

– В Малой Дубовке?

– Ну да.

– Это какая же сеструшка?

– Нюра, за Петром она была, за Подураевым, конюхом он.

– Петра-то я знаю, – вспомнил Архип. – А сама ты, так с дочкой и живешь?

– С дочкой.

– Пенсию платят?

– Пенсия… – тихо ответила Феня. – Одна слава, что пенсия. Стажу колхозного нет. Зачем, мол, уходила из колхозу? А я разве по своей воле…

Архип слушал Феню, а что сказать ей, чем утешить, не знал. Одно лишь промолвил:

– Такая наша жизня. Прожили век за куриный пек… – И, перемолчав, сам пожаловался: – А меня топка зарезает. Бедствуем с углем. Морозяка жмет, а топить нечем. Хучь костер, такой вот, посеред хаты жги. И никому не дошумишься, никто слухать не желает.

– Вы с бабкой вдвоем? Дети-то не при вас?

– Нынче детей удержишь? Они к своему стремятся. Одне…

– Оно, може, и лучше, – вздохнула Феня. – Я вот покою хочу. Чудок бы самой пожить. Отдохнуть. Весь век в чужой воле. То в мужней, то в дочериной…

Костерок догорел, и призрачное тепло его быстро развеялось в студеном поле. Белая степь лежала вокруг, белая дорога дымилась поземкой, чернели вдоль дороги, в снегу по пояс, вязки и клены, и не было никаких машин. Лишь синий автобус как застрял на пути к Малой Дубовке, так и стоял там неприкаянно.

Мохнатые от белого инея лошаденки стояли, покорно опустив головы, и солому не жевали. Мужик-возница, бросив окурок, сказал жене:

– Поехали, а то вторую ногу отморозишь. Ничего боле не будет. Тетка Феня, так как? Или рискуешь?

– Да сама не знаю. Меня ждут. Чего же это такое сделалось? Погода совсем разорилась.

– Стихея… – ответил Архип. – Стихея.

– А може, нам Бог поможет, – нерешительно сказала Феня.

И, словно услышав старую женщину, издалека-издалека, со стороны Малой Дубовки, донесся слабый, но явственный рокот. Это был рокот трактора.

– Автобус либо вытягать едут?

– Похоже…

– Его бы подале запихнуть, чтоб до весны сидел.

– Машина!

– Где?

– Трактор машину тянет.

– Либо из Большой Дубовки?

– А откель еще? Из Большой. Это на станцию они едут. До грейдера – трактором, у них там балки непролазные.

– Може, на центральную?

– Не, на центральную прямая дорога.

Трактор рокотал все ближе и ближе, за ним на тросу тянулась машина с крытым брезентовым верхом. И наконец они выехали на грейдер. Машину отцепили. Она шла в райцентр, на станцию. В кузове, под брезентовым тентом было людно. Но уселись все. Архипу на лавочке места не досталось. Он пристроился почти у заднего борта, на запасном колесе. Пристроился, плащ подоткнул, чтобы не поддувало, закурил.

Машина тронулась. У заднего борта вихрило; снежная пыль клубилась и оседала на Архиповых валенках, холодила лицо. Но позади остался кирпичный теремок остановки; и вот уже сгинула в снежную бель Малая Дубовка; и белая дорога бежала из-под колес.

Ехали долго. Заворачивали в Березовку, людей ссаживали, две свиные туши сдавали. Пока то да се, бумажки писали. Пришлось ждать. В кузове прижухли. Мужик с головой, обмотанной бабьим пуховым платком, все охал, зубами маялся.

И в четвертом часу прибыли наконец в райцентр. Правда, Архипу подвезло. Машина остановилась неподалеку от конторы, где уголь выдавали.