На кого похож Арлекин

— Нет, решка: Решка, — Денис сразу как-то погрустнел и задумался. На глаза навернулись слезы. Но через мгновение он странно улыбнулся — загадочная полуулыбка, как у Сфинкса… Моя любовь тоже с улыбкой Сфинкса.

«Моя любовь с улыбкой Сфинкса, моя любовь с улыбкой Сфинкса,» — повторял я про себя, мысленно спускаясь вниз по каменным ступеням своего подсознания. В движении была многоплановость, потому что тот, кто спускался вниз по ступеням, представлял, что поднимается вверх — то есть я шел вниз по лестнице, ведущей вверх. Я знал, что в конце пути меня кто-то ждет, как в конце всякого пути нас обязательно кто-то ждет, иначе зачем существует само понятие пути? Фигура ожидающего статична, ибо мы идем только в представлении ожидающего. Младенец приходит в мир с плачем и со сжатыми кулаками, как бы готовясь к испытаниям и говоря: «Весь мир мой». Но уходим мы с разжатыми ладонями, показывая, что ничего, абсолютно ничего не берем с собой. Я помню себя еще в утробе матери, но более сознательно — с четырехлетнего возраста; я бежал тогда сквозь мою четвертую осень и зачем-то подумалось: «Ты запомнишь этот миг. Тебе четыре года, и впереди у тебя потрясающая, захватывающая и удивительная жизнь!» Я также хорошо помню, что незадолго до появления на свет я где-то обитал — там было много света и радости. Более того, я смутно припоминаю, что я выбирал своих родителей и место рождения. Жизнь не казалась мне борьбой, хотя все вокруг постоянно учили меня за что-то бороться. Нет, нет же, жизнь — это прогулка по лесной тропинке в солнечный полдень, это облака и бабочки, перезвон колоколов над вечным покоем. Жаль, что тех колоколов Святой Руси уже не услышать… И стоял я когда-то в растерянности на волжском утесе, где полуразрушенная церквушка, разбитые бутылки на отеческих надгробьях и обломки полевого шпата с отпечатками доисторических раковин моллюсков. Стоял я на ветру, весь промокший портвейном и водкой, надо мной кружилась и всплакивала безумная чайка. Я смотрел, как шлепает по реке неуклюжий кораблик, солнце садится за лес на противоположном берегу, где дымит кирпичный завод, подгадивший вечерний пейзаж, и непередаваемая, великая грустная радость была в душе, я думал о самом главном, а о чем — попробуй теперь объясни! И знаешь, чего мне хотелось тогда, Денис? Потеряться в этих застенчивых местах, вычеркнуть себя из своей же повести, прикинуться полным придурком и остаться работать на деревенском пароме. Знаешь ли, Денис, что гораздо спасительнее быть незаметным, чем знаменитым, гордым и надменным? Ученый цинизм — вот что бы я внес в список смертных грехов; громкие люди не привлекают любви пространства и не вписываются в русский пейзаж, они как бы иностранцы, какими бы патриотами не являлись. Россия наша стеснительна, застенчива и, к сожалению, слишком доверчива. Живи в простоте сердца, и не обманешься.

«Жизнь — это прогулка по солнечной тропинке?» — спросил Денис и засмеялся. Мы возвращаемся в усадьбу по солнечной тропинке, взявшись за руки. Мы идем навстречу солнцу. На полпути останавливаемся у колодца — ты вслед за мной раздеваешься по пояс, и мы окатываемся ледяной водой. Вода сверкает в ведре, и я обливаю тебя чистым серебром.

Прими мое крещение.

Прими мое серебро.

Лето, лето вокруг, полное полевых цветов, шмелей и стрекоз! Мне хочется сплести тебе венок из ромашек, но я забыл, как плести венки, а когда-то умел в детстве: Тогда, хотя бы, погадаю на лепестках «любит — не любит».

— Любит! Любит! — кричит Денис и прыгает от восторга, когда последний счастливый лепесток я кладу себе на язык и проглатываю.

…Дом встречает нас распахнутыми дверями и окнами. Мои алкоголики сидят в беседке, пьют и что-то темпераментно обсуждают. И Арсений с ними, ружье его опасно висит на оленьих рогах в гостиной — только бы не выстрелило под занавес. Мне захотелось спрятать стволы, учитывая непредсказуемость июньского пьянства и то, что перегревшийся Рафик находится в равнобедренном любовном треугольнике. Бедный Олег!.. Но я оставил эти мысли. Мы заперлись в спальне и опять предались любви.

Сейчас я скажу парадоксальную фразу: с Денисом мы занимались любовью в каждой стране, на каждом континенте, потому что мы лежали на полу, и под нами пестрела разноцветными лоскутками политическая карта мира: я целовал тебя в Америке, а фонтан оргазма хлынул где-то в Африке, но несколько горячих капель упало и в Европу. Амстердам вообще затопило. Катастрофа!

…Изможденный, ты заснул, укрывшись пледом, поджав под себя коленки, обеими руками обнимая Ботаника Багратиона — я хотел сделать снимки, но кончилась пленка…

…кончилась пленка…

…кончилась пленка…