На кого похож Арлекин

Облака на экране плыли ниоткуда в никуда, никем не созданные и никем не призываемые. На заученных наизусть снимках я всякий раз видел новые картины — это непостижимо, но, остановленные оптикой, облака продолжали жить и видоизменяться, всякий раз удивляя и потрясая меня. Что хотел я увидеть? Небо моего детства, которое было неизмеримо ближе? Лик Божий? Это глупо. Но почему меня всякий раз охватывало трепетное волнение, когда я смотрел в живое небо, беременное новым небом и новым временем? Тревожные предчувствия наплывали на меня в самые светлые моменты, земля под ногами гудела, музыка сфер доносилась из колодца бездны.

Этой ночью я проснулся от жажды. Денис улыбался и мурлыкал во сне, и я в который раз позавидовал его безмятежности. Я снял со спинки стула твою рубашку — она была пропитана тобой, и не было в мире запаха роднее и теплее. Так в детстве мы знаем запах матери. Ты спал, подогнув под себя колени, свернувшись как котенок, и вся твоя беззащитность выражалась этой позой; на полу лежали твои помятые трусы, и я испытывал непреодолимое желание примерить их у зеркала, но этот фетиш детского греха был неизмеримо мал для меня — эти жалкие, несвежие зеленые трусики с красными полосками возбуждали меня, на лбу появлялась вздувшаяся венка, и мой кок накачивался горячей кровью. Родинка на твоем левом плече, семь швов после удаления аппендикса, шрам на коленке — все это было для меня дороже всех сокровищ мира, и даже твои несуразные старые ботинки с растрепанными шнурками я купил бы с аукциона «Сотби» за любую сумму, которую был бы способен осилить: Твои трусы я спрятал под крышкой пианино, и утром ты сконфуженно ищешь их, сверкая розовой попкой. Потом, догадавшись о моей проделке, опять прыгаешь в теплую постель, и мы снова превращаем ее в полигон для ядерных боеголовок: все поднимается вверх, стреляет и брызжет. Я закидываю твои загорелые ноги к себе на плечи: Вазелиновый тюбик где-то под подушкой был: да, под подушкой, где же еще ему быть?.. Ты стонешь, морщишься от сладкой боли, бьешь головой о подушку, но шепчешь как в бреду: «Давай, Андрей, милый, давай:» Я не знаю, как ты выдерживаешь мои слоновьи удары, я убыстряю темп: и через безумные прыгающие секунды взлетаю к звездам: Наша кровать стоит среди вулканов, извергающих огненную лаву, в пустынях бьют фонтаны и подбрасывают мощными струями золотые шары. Я пью тебя и не могу напиться, ем тебя и не утоляю голода. Да и разве могут насытится каннибалы, пожирающие друг друга в экстазе всех страстей? Ты вздрагиваешь, и глаза брыкающегося жеребенка смотрят в мою бездну. Ты хлопаешь ресницами: «Поцелуй меня».

Умываясь, замечаю, что на белках глаз появились красные ниточки лопнувших сосудиков. Денис пьет кофе в постели, прядь его светлых волос прилипла к вспотевшему лбу. Боже, сколько миров мы сожгли за все наши ночи, наши джунгли, полные полыхающих красок, фруктового изобилия и диковинных птиц! В каких небесных энциклопедиях классифицированы эти райские птицы? Мой поджарый мальчик, моя зеленоглазая пантера, мой Маугли, когда будешь в раю, не забудь сбросить в мое пекло хотя бы перышко:

…И было видение, давным-давно, не помню в какой из моих жизней: по выжженному полю идет немецкий офицер в пыльной форме, его уставшее арийское лицо забрызгано грязью, кровь запеклась в уголках странной улыбки; он ведет за руку светловолосого русского юношу в армейской рубашке не по росту, завязанной узлом на животе. Они вместе пьют воду из лесного родника, офицер что-то говорит на немецком и подносит парнишке лодочку своих ладоней с водой, от холода которой сводит челюсти. Песчинки скрипят на зубах. Парень жадно пьет и не может напиться, только острый кадык прыгает на мальчишеской загорелой шее. Уже темнеет, но птицы еще не смолкли. Я падаю в траву, ощущая всем телом притяжение земли после трех бессонных ночей на четырнадцатой параллели, трава пахнет дымом и горькой полынью, земля теплая и живая. «Земля живая,» — повторяю я и уже не в силах поднять отяжелевшие веки. Только обнимаю его худые плечи, чувствую соленый душистый пот на своих обветренных губах и слышу, как стучит воробьиное, чужое русское сердце. Засыпая, я подумал: если этот славный парень убьет меня ночью, то пусть он сделает это быстро и не больно. Мне снился лебедь на черном зеркале озера, деревянный стол с пивными кружками и восемь лун в небе. «Почему восемь лун горят над нами? — спросил я у странной девушки с синим лаком на ногтях. — И почему так пахнет землей?» Девушка стряхнула с декольтированного платья мертвую стрекозу и тихо ответила грубым мужским басом: «Потому что ты, сука, больше не проснешься и будешь вечно пить со мной этот гной». Я попытался пошутить:

— Это не худший вариант вечности, правда?

На что получил оплеуху и визгливый ответ:

— Да, это неплохо, особенно если ты любишь слушать грязные истории. У меня есть что рассказать тебе, милая сволочь: — и я опять получил оплеуху.