На колос выше

Люди в касках,
Люди в масках,
Люди в маленьких косынках
Укрываются от ветра,
Всё боятся простудиться,
Всё боятся заболеть.
И сегодня вам не спится,
И на завтра вам не спится,
Может, лучше вовсе спиться,
Чем тащиться и тащиться,
Отмеряя жизни метры,
Километры сонных мух.
Извините за подробность,
Не хотела, извините.
Уберите эти руки,
Слишком липнут всё потрогать,
Слишком липнут всё пощупать.
Потреблять вы не устали?!
Отдавать вы не хотите,
Ну сидите — вы хороший,
Вы красивый, необычный человек.
Утешайте мыслью этой
Вы своё бытьё скупое,
Может в космос улетите,
Может что-то сочините,
Что читать потомки станут,
Удивляясь тонкой рифме,
И поймут, что гениальны были вы,
А вы не знали, не догадывались даже.
Люди в касках,
Люди в масках,
Люди в маленьких косынках.

Москва

Москва меня душит,
Я словно рыба, выброшенная на сушу.
Оцифрована и забита
В комфортабельное корыто.
Страх смотрит с вышки 5G,
Нет места здесь не для лжи.

Посёлок

Мир обмелел, как Волга.
На набережной посёлка
Сосны и одиноко.
В речке — карась да окунь.

Но здесь — так хорошо и тихо.

И найдется в итоге выход
Из безумного дикого шума
Помоги Поро Кугу Юмо[2].

Злом переполнилась чаша.

Делят на «наших — не наших».
Активисты. Забор. Протест.
Вслушаться в себя наконец.

Доминго

«Зачем всё, для чего, Доминго, Домино?».
Расспрашивать с утра у пожилой собаки,
Которая жила и видела одни сплошные драки,
И выживала в них… и побеждала,
Надежда таяла, душа кричала: хватит биться,
Смотри, другие сделали большие лица,
Намордники в столице все перевелись,
А у тебя — собачья жизнь.
«Скажи, Доминго, ведь без солнца не сможет
Вырасти цветок, он любит солнце и свободу,
Он без свободы одинок».
В твоих глазах остаток счастья и голубые острова,
Ты одинокая собака, но для меня ты — главный враг.
В моей бессмысленной свободе и утомительной борьбе
Ты говоришь мне о спасенье и главной верности судьбе.
Красивые намордники и лица, и мишура вокруг,
Ты одинокая собака, но для меня ты — лучший друг.

Верить

Верить — главное, что мы можем.
Луи Армстронг был чернокожим.
Из Колтрейна сделали святого.
Моли Бога о нас,
Всё равно не поможешь.

Музыка — узы этого мира,

Ты — раб лампы или кумира,
Подражаешь ему,
Перебираешь тонику
С доминантой, унываешь,
Представляешь полный зал
С кучей фанатов,
Раб толпы и собственной зарплаты.

Всё от гордыни.

В восьмидесятые были другие.
Такими, какими мы никогда не будем.
Ну и слава Богу, что сейчас всё по-другому.

Где я?