На кончиках пальцев (СИ)

Драко ощущал себя потерянным — и сейчас, спустя почти две недели после того, как они с матерью покинули Мэнор, это ощущение было больше внешним, чем внутренним. Да, он все так же не понимал, где его место в этом послевоенном мире, иногда жалел себя и не всегда мог совладать с желанием выбраться из этой скорлупы — не только из удрученного состояния, но и из этой комнаты. Однако с каждым днем он все отчетливее чувствовал, что его потеряли. А еще очень скучал по своему другу, который почему-то больше не приходил. Вместо него во снах появлялся Поттер, и порой совершал такие поступки, что Драко начинал сомневаться в собственной вменяемости. Он смеялся над его шутками, абсолютно игнорируя их вражду. И во снах это казалось чем-то естественным, правильным, привычным. По пробуждении Малфой долго не мог отделаться от ощущения, что все это уже было. Было частью его жизни, или это он был частью чего-то большего. Но связать в логическую цепочку эти события не удавалось. Даже с учётом того, что Драко принял за данность, что что-то в его памяти отсутствует.

Иногда ему становилось совсем тошно. От одиночества, от постоянно давящей пустоты, спасения от которой не было, отчего ему хотелось опять окунуться в сон. Ночью он был хотя бы в обществе пусть дикого и несуразного, неадекватного, но до боли знакомого Поттера. Но не один. Драко и не представлял, что так хорошо изучил гриффиндорца за годы их вражды. А эти сны дали ему понять, что он знает его голос, жесты, мелкие привычки почти досконально. И он чувствовал себя абсолютно комфортно с этим знанием. Порой в Мэноре Драко позволял себе несколько часов провести в ритуальном зале, обдумывая, мечтая, воображая, какой станет его жизнь, если Поттер победит. Временами его будущее виделось ему радужным и счастливым, но возвращаясь в реальность из своих мечтаний он понимал, что это невозможно. Ни при каком раскладе он не выйдет из этой войны без потерь. Чаще он думал о тех лишениях и невзгодах, что упадут на его плечи, но даже срок в Азкабане не казался ему слишком жестоким наказанием, если он останется жив. Он даже смог бы смириться с потерей родового поместья. Только бы мама осталась жива. И он сам. Жить он хотел. Сильно. Пусть вот так — с половиной души, но жить. Ради… Вот ради чего, или скорее, кого, он не знал. Но сильно хотел жить. Совсем редко он видел себя угнетённым и обездоленным, его страхи рисовали ужасные картины самых жестоких наказаний и бесчеловечных условий, в которых он может оказаться после победы светлой стороны. Но одно всегда объединяло эти часы раздумий о будущем, в котором Тёмный лорд мёртв — Драко всегда выходил из святая святых Мэнора с надеждой. С надеждой, что Поттер убьёт безносого монстра, что Избранный придёт и спасёт их всех, и тогда у него обязательно всё будет хорошо. Несмотря ни на что. И сейчас, когда его отчаяние прорвало путь сквозь аристократическую хладнокровность, он тоже вспоминал Поттера. И уже старался не удивляться, что снова чувствует всё ту же мордредову надежду. Он понимал, что это глупо, что у Золотого мальчика нет причин его спасать. Никогда не было. Но надежде было плевать на рацио. Она была. Просто была. Просто жила в его сердце, грела его, независимо от желаний его хозяина.

Всю неделю Гарри метался между Авроратом, где его информировали и ходе поисков Малфоев, особняком на Гриммо, где он устроил небольшой штаб, Хогвартсом, где директор ухаживала за Гермионой — девушка не приходила в себя ни на мгновенье, и домиком профессора Линкмора. Не дождавшись вестей от Грейнджер, он на завтра же послал Патронуса Поттеру, и тот рассказал Арману о том, что Гермиона без сознания. С присущим истинным учёным умам безразличием он принял эту новость, запоздало высказав сожаление. Гарри показалось, что старик сожалеет больше о том, что ему теперь снова не с кем поговорить. И всё же он рассказал Гарри о том, что выяснил.

Основываясь на предположении, что взаимодействие магических ядер происходит на уровне первородной магии — что бы это ни означало — Линкмор сделал вывод, что место, где оказался магический соратник Гарри, находится под защитой особого вида чар — древних, очень сильных, но главное — требующих таких затрат от любого волшебника, что без поддержки родового камня их никто не осилит.

Гарри, выслушав эту информацию, сдержанно поблагодарил профессора, явно не зная, что делать с этими знаниями, и чуть было не ушел, когда Арман буквально выплюнул ему в лицо ещё одну новость, которая, видимо должна была быть очевидной любому образованному волшебнику:

— Гарри, чтобы прорваться сквозь подобное поле, необходима нечеловеческая мощь! Десятки сильнейших артефактов, длительная подпитка от родового камня или тёмные ритуалы, жертвы… а у вас, насколько я знаю, нет даже родного дома… Гарри, вы просто не сможете его найти… И я так и не смог придумать, как облегчить вашу участь… Вы снова под угрозой неминуемой смерти… Мне жаль…

— Что вы хотите сказать?! — Парень нахмурился и вцепился в спинку стула, стоявшего у каминного портала.