На корабле полдень

– Жена? Пока нет! Но есть невеста.

– А сестра?

– Сестра есть. Зовут Полиной, – сказал я недоуменно. – А при чем здесь... это?

– Это важно! Очень важно!

– Что именно важно? – Спросил я, призывая к себе на помощь всё свое терпение. Ведь общаться с больными, даже когда это не психически больные, задача – требующая стойкости.

– История была! В мае! Вообще-то секретная, но теперь... – Засядько махнул рукой. – Но теперь уже не важно... Ягну... Вы ведь знаете ягну?

Я кивнул. Кто же не знает старика Ягнского?

– Ягну собрались взорвать систему Секунда и сжечь планету Грозный... А начальство решило, что пока есть время, надо с Грозного снять какую-то ценную фауну. Для акселерации, что ли... Я тут не эксперт... Нужен был квалифицированный биолог, и срочно, счет там шел на дни... Было несколько кандидатур. Среди них – Полина Пушкина.

– Это точно моя сестра... Она действительно биолог... Высококлассный! – Меня буквально затопило гордостью.

– Кандидатура Полины была тем более подходящая, что она, по удивительному стечению обстоятельств, в это время как раз находилась на Грозном. Но ГАБ ее персону не утвердило... Решили, что у нее хроническое переутомление, потому что тесты по здоровью у нее были не очень... Вместо вашей сестры штатным биологом экспедиции назначили доктора Афину Железнову...

Я задумался. Не было ли среди подруг и коллег Полины такой вот Железновой? Впрочем, я так мало знал "подруг и коллег Полины"...

– Впервые о такой слышу, – признался я.

Засядько торопливо продолжал, как будто меня и не было рядом.

– Ну а я с коллегой Глебом Розалиновым был обязан ее охранять... Розалинов жизнь отдал, когда на товарища Железнову какой-то там... плезиозавр, что ли... посягнул, – Засядько помрачнел, как видно залип в тенетах неприятных воспоминаний. – Так вот Афина... Мы уже улетали, а она настояла, что они с мужем могут на несколько часов остаться – бабочек там, видите ли, ловить... Ну мы не против были... Они ведь лица гражданские, задачу выполнили, звездолет у них, "Эйлер", был такой шикарный, совершенно исправный... Улетели мы. А потом оказалось, что Афина... В общем, погибла...

Я как мог осмыслил его рассказ. И не смог удержаться от вопроса.

– Ну... Ну и?

– Так вот я узнать хочу, – в глазах Засядько заплясали искорки. – Полина-то ваша как?

– Ну... Мнэ-э, – я замялся. Это был, наверное, самый неожиданный вопрос, что мне задавали за последний месяц. – Полина ничего... Жива... Недавно ее слышал... Недолго, пару минут.

– Жива? Камень с плеч! Хоть Полина жива... Ей повезло... А вдруг вместе с Афиной и Полина бы?.. Со всем Грозным... Как бы я смог теперь вам в глаза смотреть? Каково бы это было?

Я согласно закивал. Мол, понимаю. И слава Богу. И жаль, что та самая Афина с такой вот редкой фамилией погибла...

Не знаю, до чего бы мы с этим экзальтированным Засядько договорились, как вдруг на соседней кровати в сознание пришел, а точнее было бы сказать "забрел", Дидимов-Затонский.

Он заворочался на матрасе. Застонал. Когда я подъехал к нему на своем медбратском кресле, он воззрился на меня осмысленным взглядом много пережившего человека и сказал, обращаясь, впрочем, не ко мне, а к Засядько.

– Тёма, мать твою...

– Да, Виктор Ростиславович? – Засядько встал, подскочил к кровати Дидимова-Затонского и воззрился на того с нежностью и надеждой.

– Я вижу, – речь давалась майору с трудом, припоминаю, я сам говорил так же в разгар сильной ангины, – Вижу... Наши... Про нас... Не забыли...

– Да-да, это пилот-истребитель, Пушкин его фамилия... У него сестра талантливая, Полина, – затарахтел Засядько.

Майор Дидимов-Затонский выставил вперед исчерченную глубокими линиями ладонь, словно эта ладонь должна была не только заткнуть Засядько рот, но и вообще – закрыть всё пространство от акустических колебаний.

– Потом... А пока... Отдай... Ему... Пилоту... Дело №24... Пусть скопирует... И позаботится... А то знаешь, как оно бывает... Мария Ивановна, голубка наша, должна знать...

Засядько застыл. Как будто услышал что-то непотребное.

– Но я не могу! Это же секретное дело... Сверхсекретное! – Убежденно возразил он.

– Отставить "не могу"... Я приказываю... Отдать... Ему... Пусть скопирует... – повторил Затонский, указывая в мою сторону скрюченным пальцем, будто я был не человеком из плоти и крови, а картонным манекеном-зазывалой с крыльца книжного магазина.

Засядько помрачнел лицом. Умолк – как видно в тишине ему было легче смириться с волей старшего по званию.

Он заковылял к встроенному в стену стеклянному шкафчику. Достал оттуда свои форменные брюки, местами изорванные, местами в пятнах засохшей крови. Произвел какую-то неразличимую манипуляцию с пряжкой ремня и извлек из нее твердотельный накопитель величиной с монету.

– Держите, – сказал он мрачно. – Дело номер двадцать четыре. Совершенно секретное.

– Благодарю, – сказал я.

Больше всего на свете я ненавижу всё совершенно секретное. Может быть, поэтому я и пошел в пилоты?

Не успел я возвратить Засядько его твердотельную прелесть, как дверь палаты распахнулась и в полосе белого света показалось гладковыбритое лицо Сержанта.