На костылях любви

Вот так неожиданно начала формироваться библиотека внеклассного чтения для Дуни. От бульварных любовных романов и дачной жвачки женских детективов, а также гламурных журналов, повествующих о том, кто с кем живет, что носить и что есть, чтобы похудеть, – сразу к Карамзину! Представляете, какой невообразимый скачок – без постепенного перехода. Непосильно для слаборазвитого ума, согласитесь.

«Бедная Лиза», надо признать, далась Дуне с трудом, только благодаря любви – безответной, но подогреваемой призрачной надеждой на перемену отношения предмета страсти.

Максим, вероятнее всего от скуки, решил хоть чем-нибудь восполнить пропасть между Карамзиным и описанием гардероба очередной поп-звезды и продолжить тему «наложницы» хоть для какого-то веселья в заточении. Он попросил Дуню принести ему «Героя нашего времени» Лермонтова. К счастью, эту фамилию она где-то слышала… Книга была доставлена, и узник решил прочесть Дуне часть под названием «Бэла». Как и ее отцу, Максиму пришло в голову сравнение с лермонтовским сюжетом. Девушка была счастлива: любимый артист начал с ней общаться – а от скуки или от чего-то еще – неважно! И более того, САМ вызвался ей читать книгу. Вслух! Любимый! Да еще артист!..

Она, раскрыв рот, внимала художественному чтению Максима, не очень вникая в смысл. Сам процесс был куда важнее – как он перелистывает страницы своими красивыми руками, как завораживающе звучит его голос, как изредка он отрывает глаза от книги и взглядывает на нее своими ярко-синими глазами из-под длинных пушистых ресниц! О, как она хотела их целовать! Ах, как она любила эти сеансы чтения! При этом мало понимая, о чем там написано, и каким образом содержание книги связано с сегодняшним днем, и почему оно касается и ее самой, и создавшейся ситуации.

Максим наконец все это увидел и решил вернуться от гипноза к реальности, к смыслу происходящего. Объяснил балдеющей от его чтения Дуне, что он тут в роли Бэлы, а она – в роли Печорина. Ситуация в романе, мол, ничего ей не напоминает? Когда она наконец вникла в аналогию, ею овладел такой приступ смеха, что она заразила им и исполнителя роли Бэлы. Оба несколько минут смеялись, и в тот день между ними впервые протянулась тонкая, очень тонкая, паутинка взаимопонимания.

Потом Дуня захотела все же повнимательнее ознакомиться с романом Лермонтова и прочла историю про Бэлу до конца. А там, между прочим, было написано, что непокорная черкешенка сначала смирилась, а вслед за тем и безоглядно влюбилась в пленившего ее Печорина. Это обнадеживало Дуню и внушало подобие оптимизма: может, и ее ненаглядная «Бэла» (то есть Максим) сначала привыкнет, а потом и полюбит… Однако пленник, зная продолжение истории, не пожелал читать дальше, чтобы Дуня особо не обольщалась.

Сеансы чтения временно прекратились. Максим не знал, что пытливая девушка справилась с финалом истории самостоятельно, и никак не догадывался, отчего у его тюремщицы, как только она входит в его одиночную камеру, глаза начинают сверкать таким неестественным блеском.

А Дуня умоляла его почитать что-нибудь еще. Ну не хочет «Героя нашего времени», пусть почитает что хочет, по своему вкусу. «Еще чего?!» – грубо возразил Максим, но потом подумал, что есть по крайней мере два аргумента «за». Первый – борьба с невежеством хотя бы одной отдельно взятой избалованной богачки, то есть просветительская, если угодно, миссия; и второй – хоть какая-то практика в актерской деятельности, поддержание рабочей формы.

Вот так в одиночке Максима, а следовательно, и в домашней библиотеке Дуни появились Ремарк, Хемингуэй, а затем Бунин, и Тынянов, и Набоков, и Паустовский, и Довлатов, и многие другие. Прочесть вслух удалось только любимый роман его юности – «Фиесту» Хемингуэя, – потому что вскоре случилось освобождение. И произошло избавление Максима из плена довольно неожиданно и по очень оригинальной причине.

Глава 5 Импровизации Спартака

Теперь, я полагаю, вас гложет любопытство: каким образом папа нашей героини вышел из положения? Как он приступил после прелюдии знакомства с родителями пленника к главному – цели визита? Мы же оставили его как раз в момент, когда он обдумывал стратегию своего дальнейшего поведения.

Времени на размышления у него практически не было, тем более что Платон Сергеевич и Агриппина Васильевна смотрели в глаза неожиданного гостя с нарастающим тревожным ожиданием.

Спартак Миронович (которого правильнее называть просто Спартаком – в силу его героической наглости и бесшабашного атакующего поведения в бизнесе, всегда почему-то приносившего ему удачу) подумал, что действовать надо как всегда – яростный штурм, шок у противника и безоговорочная победа. Вызвать шок, по мнению отважного предпринимателя, должна была внушительная пачка долларов в банковской упаковке, которую он выхватил из кармана так, как ковбои из американских вестернов выхватывают кольт. И то и другое объединяло одно – они были оружием, способным побудить оппонента к капитуляции.