На краешке любви

– Можно я пойду с вами в кино?

Женька перевела недоумевающий взгляд на Диму.

– Жень, а может, и правда, пусть с нами идет? – промямлил тот.

– Джеммочка, ты совсем Крысю затискала, – сказала Женя. – Отнеси ее домой.

– Ой, правда... – Девочка виновато посмотрела на свою любимицу и вышла из квартиры. Следом за ней выскочила Женя.

– Ты что, с ума сошла?! – зашипела она, чтобы Дима не услышал. – Иди домой и не порть мне свидание.

– Так я бы только рядышком шла...

– Ты что, вчера родилась? Я тебя прошу, иди домой и не вздумай навязываться к нам в сопровождающие. Димка уезжает через несколько дней. Мы хотим побыть вдвоем. Понятно?

– А я...

– Все! Хватит!

Женя готова была ударить Джемму, но сдержалась, как можно вежливей затолкала девочку в ее же квартиру и захлопнула дверь.

Дмитрий и сам не ожидал, что так легко и быстро привыкнет к казарменным порядкам. В первые недели ему казалось, что общий сортир, запах портянок, подшивка подворотничков, застилание кроватей – это вещи, к которым невозможно относиться без отвращения. Но к концу первого месяца обучения Дмитрий научился не просто держать в руках нитку и иголку – он мог пришить подворотничок, когда глаза уже слипались от усталости. И на остальные мелочи не обращал внимания. Единственное, к чему он так и не смог привыкнуть, – к запаху. И если после отбоя он засыпал мгновенно, то утром устойчивый запах портянок, потных курсантских ног и подмышек, непостиранного белья – все те тонкие нюансы, из которых складывается неповторимый аромат казармы, – казался ему отвратительным.

Постепенно распорядок дня перестал угнетать Дмитрия, теперь его терзало другое: ограничения на выход в город. Но он видел, что старшекурсники сбегали в самоволку без проблем, а офицеры, зная об этом, спускали все на тормозах, и это несколько смягчало его представление о казарменной жизни. К сожалению, на первокурсников это не распространялось – начальник училища считал, что им в городе делать нечего. Но ведь Димка и не собирался вечно оставаться на первом курсе!

А вот к армейской пище Димке привыкнуть было тяжелее. Перловая каша каждый день, а иногда ее давали и два раза – в супе и на завтрак или ужин. А на мойву Димка просто не мог смотреть, его мутило от одного запаха залежалого подсолнечного масла, на котором жарили эту пародию на рыбу. И вечерами постоянно хотелось есть. Димка каждый день вспоминал домашнюю пищу. Раньше он считал, что мать могла бы кормить своих детей получше, поразнообразнее: дома чередовались мясные котлеты с рыбными, отбивные с жареной рыбой. Теперь же Димка вспоминал эти блюда как деликатесы. В их доме никогда не было сала, потому что ни мама, ни отец его не любили. А теперь, когда Димку угостили кусочком сала с черным хлебом, эта немудрящая пища показалась курсанту великолепнейшим лакомством.

А чай! Дмитрий всегда пил только качественный, хорошо заваренный чай и пойло из опилок, которое называлось чаем в училище, он возненавидел с первого же дня.

Офицеры оказались не такими страшными, как боялся Димка, когда проходил комиссию в военкомате. За исключением заместителя начальника курсов по воспитательной работе. Тот действительно, по мнению Дмитрия, был редкостным идиотом. Хотя, как разъяснили курсанту Костоглодову товарищи, не такой уж он был и редкостный – типичный для своей должности и звания. Единственное, что отличало майора Захарченко, – это страсть читать курсантам на занятиях биографии великих полководцев всех времен и народов. Как объяснили Дмитрию все те же товарищи, это вырабатывало у курсантов очень полезную вещь – умение дремать с полуприкрытыми глазами.

Майор Захарченко мог сорок минут кряду вещать о походах Александра Македонского, о снаряжении его войск, количестве воинов и лошадей, а будущие лейтенанты в это время тихо дремали, пользуясь несомненным достоинством майора – плохим зрением.

А самым экстравагантным из преподавательского состава был майор Степарушкин. Майор преподавал СЭС (станционно-эксплуатационную службу) и никакой теории у салаг не спрашивал. У него была своя методика преподавания. Степарушкин, хоть и был въедлив в мелочах, никогда не ставил двоек. Он выстукивал пальцами куплеты из разных песен, и кто правильно угадывал – получал плюсик. А на экзамене количество плюсиков влияло на запись в зачетной книжке. Славу, даже за стенами училища, майор Степарушкин снискал за случай, когда потребовал спеть гимн Советского Союза. Слов никто не знал, и тогда майор, ехидно улыбаясь, начал настукивать морзянкой текст. «Кто споет – тому зачет автоматически», – пообещал он. Несколько курсантов решили попытать счастья, встали и запели. В это время в аудиторию вошел начальник училища. Он удивленно посмотрел на смолкнувший хор, потом перевел взгляд на Степарушкина и предложил ему пройти в свой кабинет.

Подробностей начальственного разноса курсантам узнать так и не удалось. Но майор, к радости будущих защитников родины, остался на своем месте.